– Секс-джихад какой-то, – вздохнул Мозгалевский.
– Ты сам-то кого убил? – потребовал ответной исповеди горец.
– Откровенность за откровенность? – улыбнулся Мозгалевский. – Говорят, что двух шлюх.
– Это нормально, – снисходительно констатировал Муса. – Аллах разрешает убивать блудниц.
– А нам по уставу даже чекистов трахать нельзя, – богобоязненно вздохнул Мозгалевский.
Глава 43. И в аду много хороших людей
Мозгалевский проснулся около восьми. Тюремное зазеркалье уже не казалось чем- то трагичным. Он вспомнил сон. До расстрела Берии оставался месяц. Владимир лежал на шконке и смотрел в тусклый потолок, ничего не желая и ни о чем не жалея. Единственного он хотел, чтобы смерть не распахивала объятий и не высылала приглашений, чтобы его кончина была моментальна и непредсказуема.
Через два часа вызвали к адвокату. Высокий, худой, но лоснящийся господин, похожий на блестящего червя, безупречно правильного и изящного, но при этом совершенно мерзкого. Нежные лакированные пальцы перебирали массивную ручку с широким пером.
– Здравствуйте, Владимир, – адвокат растянул улыбку, протягивая Мозгалевскому руку. – Меня зовут Анатолий Бинецкий. Ко мне обратилась ваша жена за помощью. И я хотел бы…
– Привет, – оборвал Мозгалевский. – Когда меня выпустят?
– Суд, где будет решаться вопрос об аресте, состоится уже сегодня ближе к вечеру. Если бы завтра, то я бы успел решить вопрос, тем более я лично знаком с зампредом Басманного суда…
– Короче, не сможешь сегодня?
– Я говорю, если бы завтра, – жевал губами адвокат.
– Хорошо. Когда?
– Обычно сначала арестовывают на два месяца, потом продлевают.
– Мне нужно выйти отсюда хотя бы дней через пять.
– Это практически невозможно. Можно купить апелляцию, но это минимум месяц, – адвокат в уме прикидывал выгоды и риски.
– Скажешь Евгении Евгеньевне, пусть немедленно свяжется с нашим другом. Пусть подключает кого угодно, но выйти надо завтра.
– Дело в том, – адвокат сглотнул слюну проплывшей мимо удачи, – что я не участвую в коррупционных схемах.
– Ты хочешь сказать, в чужих коррупционных схемах? – оскалился Мозгалевский.
– Вы меня поняли, – смиренно склонил голову Анатолий.
– С этого момента участвуешь. Если я выйду отсюда в течение недели даже без твоего участия, получишь сто тысяч долларов. Поэтому бегай, старайся, все запоминай. Теперь главное. У меня очень расстроилась психика, это чтобы у тебя, Толя, не возникало неуместных вопросов. На Ленинском проспекте есть роддом. Там сейчас лежит девушка на сохранении по имени Алена, ждет сына, это мой ребенок. Ее фамилию я не помню, подними картотеку, я там числюсь как отец. Встреться с ней, успокой. Скажи, что я отъехал по работе на неделю. Придумай сам куда, но так, чтобы обосновать отсутствие связи. Самое главное, выясни, как самочувствие, сделай фотографию и передай мне.
– Хорошо, я сделаю.
– Что узнал по делу? – К Мозгалевскому возвращалось прежнее самообладание.
– Вам вменяют двойное убийство, возможно, добавится изнасилование.
– Неважно, – Мозгалевский стыдливо оборвал адвоката. – Если я не выйду через неделю, это уже неважно.
– Видите ли, чтобы правильно выстроить линию защиты и суметь максимально расположить к вам следствие и суд, мне необходимо знать все подробности этого… инцидента.
– Что именно? – механически буркнул Мозгалевский, сосредоточенно о чем-то размышляя.
– Во-первых, было ли изнасилование? Во-вторых, что предшествовало вашей, так сказать, ссоре?
Но вопрос адвоката попал в чужую колею раздумий.
– С кем? С Блудовым?
– Нет! – воскликнул адвокат. – С женщинами этими.
– С какими женщинами?! Толя, ты опух? Все это ересь! Мое расстроенное сознание, – голос Мозгалевского растворился в шепот. – Все это сны, безумные сны! Толя, ты понимаешь, что, если меня расстреляют, я умру? Ты понимаешь?
– Аааа, я прекрасно вас понимаю. Уверен, что несколько лет в психушке лучше, чем остаток жизни на «Вологодском пятаке». А там, как знать, может, и отобьемся, – расцвел лицом Бинецкий.
– Я не псих, – процедил Мозгалевский. – А может, и псих уже. Ну, неважно. Главное, вытащите меня отсюда.
Глаза адвоката раскрылись, словно безмолвный рыбий рот. Он крайне редко терялся в догадках по поводу душевного состояния своих клиентов, с ловкостью опытного психиатра распознавая подлинное безумие и подделку. Однако Мозгалевский заставил адвоката усомниться в собственной проницательности.
«Может, и вправду спятил, – размышлял Бинецкий. – Поди замочи двух телок в адекватке. Наркоман чертов», – он отчего-то блаженно улыбнулся.
К вечеру Мозгалевского в отдельном автозаке повезли арестовывать в Басманный суд. Председательствующая судья Тамара Соленая, еще молодая, но окончательно выгоревшая изнутри дама, с серым выцветше-красивым лицом, внимательно, даже, как показалось Мозгалевскому, с неприличным любопытством слушала следователя и прокурора, которые, не пропуская скабрезных подробностей, изложили суду версию обвинения. Мозгалевский отпирался, твердил об алиби, об абсурдности обвинения, хотел рассказать об Алене, но осекся, решив, что даже одно упоминание ее имени в этом смраде оскорбит то единственное светлое, что осталось в его жизни.
Адвокат шибко не сопротивлялся. Дежурно пролепетав об отсутствии у подзащитного судимости, о наличии жены, ребенка-инвалида, постоянного места жительства и источника дохода, защитник попросил суд об избрании своему подзащитному меры пресечения, не связанной с лишением свободы, а именно домашнего ареста или залога. Судья охотно поинтересовалась, какую сумму защита Мозгалевского может внести в качестве залога, что вызвало у задержанного приступ оптимизма – до слез и дыхательного спазма.
– Любую сумму, которую назначит суд! – выпалил Мозгалевский, облизнув судью обожающим взглядом.
– Ну… сто миллионов осилите? – судья Соленая, не скрывая, наслаждалась внезапным обожанием убийцы.
– Конечно, ваша честь! – Владимира душили слезы, слова давались с трудом.
– Сколько времени вашим близким потребуется собрать эту сумму? – игриво улыбнулась судья.
– Час-два! Два – максимум, Ваша честь.
– Хорошо! Суд удаляется на совещание, – и Соленая исчезла в соседней комнате.
Приставы спустили Мозгалевского в подвал, оборудованный глухими камерами, похожими на маленькие тусклые кельи. Лежать невозможно, сидеть неудобно.
«Всегда бы так, – улыбнулся про себя обнадеженный Мозгалевский. – С этим вроде решили. Молодец адвокат, крутанулся. Нужно собрать команду, прессануть этих ленинских колдунов, сделать трепанацию черепа, в конце концов. Можно же удалить кусок мозга, наверное. Лучше остаться живым овощем, чем дохлым мудрецом. Странно, а ведь раньше я не боялся смерти. После каждой вечерней молитвы смерть начинала казаться чем-то торжественным, ответственно сакральным и от того притягательным. Но тогда мне не снились эти чертовы сны. А может быть, и снились, но я сейчас не помню. И зачем эти кошмарные сновидения со шлюхами и наркотой? Хотя, пожалуй, это лучше, чем 53-й».
