– Вы увлекались психологией? – искренне полюбопытствовала Вероника, сделав пометку в личном деле. – Но давайте вернемся к нашей беседе. Как вас зовут? Где вы родились?
– Там же все написано, – улыбнулся Мозгалевский. – Так красиво начали, и вдруг «как вас зовут».
– Как часто вас мучают головные боли? – не внимая собеседнику, продолжила Вероника.
– С чего вы взяли, что они меня вообще мучают? – едко парировал Владимир.
– Вам здесь нравится? – девушка скрестила руки, откинувшись на спинку стула.
– Почему вы нервничаете? Это непрофессионально. Разве нет? – Мозгалевский ободряюще подмигнул.
На счастье психолога, дверь открылась и в кабинет заглянул какой-то важный мужчина, потому как, увидев его, Вероника Евстафьевна приняла стойку дворняги, ожидающей палки, но и не теряющей надежды на кусочек сахара.
– Как закончите здесь, зайдите ко мне, – приказал он психологу, пытливо зацепившись взглядом за Мозгалевского, словно припоминая. Вдруг что-то щелкнуло в его памяти, он прищурился, улыбнулся, но совладал с удивлением, тут же натянув на лицо прежнее равнодушие.
Окончательно потерявшаяся Вероника Евстафьевна скомкала беседу и покинула кабинет.
Мозгалевского вновь повели по долгим коридорам, подняли на третий этаж, мало чем напоминавший больницу. Вместо грязно-серого кафеля – паркет и ковровые дорожки, стены, задекорированные номенклатурными деревянными панелями, и массивные двери с позолоченными номерами. Постучавшись и дождавшись разрешения войти, охранник завел Мозгалевского в просторный кабинет, выдержанный в классическом стиле советской державности. Массивный начальственный стол венчала лампа со звездой в дубовых листьях. Старый лаковый шкаф хранил дела маньяков и людоедов, а кожаные стулья протирало до дыр не одно поколение здешних мозгоправов. По центру кабинета на полстены висел величественный ростовой портрет Иосифа Сталина, судя по свежести красок и манере художника, писанный относительно недавно.
– Это наш пациент нарисовал, – не без гордости в голосе изрек тот самый мужчина, что так взволновал Веронику Евстафьевну. Он встал из-за стола, коротким жестом выпроводил охранника, протянул гостю руку.
– Здравствуйте, Владимир Романович. Вы меня не помните? – испытывающе улыбнулся важный доктор.
– А должен? – Мозгалевский впился глазами в собеседника.
– Мы однажды встречались на новогоднем корпоративе вашего департамента, где работала теперь уже бывшая моя жена.
– Да, припоминаю, – повел бровью Владимир. – Ксения, если не ошибаюсь, Швачкова, – он припомнил смазливую помощницу бухгалтера, на которую имел виды, что в конце концов закончилось ее увольнением.
– Швачкина, – качнул головой мужчина. – Это моя фамилия. А зовут меня Николай Николаевич.
– Ваша жена ни с того ни с сего уволилась… – наперед оправдываясь, пробурчал Мозгалевский.
– Я знаю, она всегда была странной. Поэтому мы и развелись, – бесцветно подытожил Николай Николаевич.
– А вы здесь кем трудитесь? – с облегчением поинтересовался Мозгалевский.
– Заместитель главного врача. Больше отвечаю за общие вопросы, чем за медицину. С удовольствием предложил бы вам выпить, но в отношении наших пациентов даже я должен строго придерживаться инструкций, – непонятно для чего добавил Швачкин. – Поэтому только вода.
Николай Николаевич взял с тумбы пластиковую бутылку и протянул ее Мозгалевскому.
– Почему вы на меня так странно смотрите? Я нормальный, – с обидой в голосе выдавил Мозгалевский.
– Не обращайте внимания, Владимир Романович. Это уже профессиональная деформация. Я так даже на дочку свою шестилетнюю смотрю. Она пугается немножко. Хотя вы же к нам не случайно попали. Но, несмотря на наше самое шапочное знакомство, я всегда считал вас за человека здравого и практичного.
– Тогда, пожалуйста, выслушайте меня и помогите, если можете.
– Не переживайте, – Швачкин облизнул верхний ряд зубов. – Считайте меня своим другом. Вы можете смело на меня положиться.
И обнадеженный Мозгалевский стал сбивчиво рассказывать про Алену, про страшный сон с червями и мертвыми девками. Про дримтриппинг и Берию Владимир решил умолчать, дабы не сойти за сумасшедшего и не разгласить гостайну.
Швачкин кивал, делал пометки в блокноте, скорее для вежливости периодически заглядывая в дело. Уточняющих вопросов он не задавал, а только слушал.
– Доктор, я в своем уме, я не псих, – подытожил свой рассказ Мозгалевский.
– Видите ли, дорогой Владимир, – мурлыча начал доктор. – Даже самых психически здоровых людей, которые в природе встречаются реже бенгальских тигров, мы определяем как условно нормальных, поскольку они нормальные исключительно в рамках официальной реальности.
– Что вы хотите сказать? – насупился Мозгалевский, почувствовав какой-то подвох.
– Великий психолог всех времен и народов гарвардский профессор и популяризатор ЛСД Тимоти Лири утверждал, что мы получаем такие реальности, какие заслуживаем, их сохраняем и создаем. То, что вы мне поведали, это пример так называемой «мерцающей реальности».
– Что это? – встрепенулся Мозгалевский, словно почувствовал под ногами зыбучий песок.
– Со временем вы все поймете. Но для начала, воспользовавшись обязанностью гостеприимного хозяина, я хотел бы показать вам нашу обитель. Надеюсь, вы не возражаете?
Мозгалевский лишь растерянно тряхнул головой и поднялся за доктором. Молча миновав коридоры и лестничные марши, они спустились во внутренний дворик, замкнутый кирпичными стенами лечебницы.
– Нашей больнице больше ста лет, – не без гордости провозгласил Швачкин. – Двадцать девять отделений на двенадцати гектарах. У нас содержится около двух тысяч пациентов. Самая крупная психиатрическая лечебница в Европе, а может, даже и в мире. Кстати, мы и диссидентов лечили, и всякий элемент вражеский.
– Лечили «врагов народа» от дурных идей? – грустно усмехнулся Мозгалевский.
– Не без того, конечно. Даже была парочка фрицев. Зимой 43-го наши штурмовали одну высоту, которую прикрывал немецкий дзот. Три недели изо дня в день генералы в лоб гнали по голому заснеженному полю на высоту необстрелянных ребят. Волна за волной солдатского мяса. Трупы, скошенные пулеметным огнем, тут же заносило снегом, а следом устремлялась новая партия смертников, подбадриваемая заградотрядом. Фрицы могли держаться еще неизвестно сколько, но неожиданно прекратили стрельбу и вывесили белый флаг. Оказалось, пулеметным расчетом командовали два офицера. Один застрелился, а второй сошел с ума. Не выдержала психика бессмысленного ежечасного убийства, пусть даже и врага. Наши командиры в этом плане покрепче были. Вот этого немецкого офицера к нам и привезли. Хотели подлечить ему голову, чтобы можно было допросить. Но тогдашние врачи оказались бессильны. В итоге шлепнули его прямо в нашем дворе. Еще одного гитлеровца смершевцы поймали в лесу, он месяц скитался в нашем тылу. Его мучила гнойная рана, вся покрытая серыми червями. Немец знал, что черви поедают гнойные выделения, очищают рану и спасают от заражения крови, поэтому мужественно терпел. Представляете, какая выдержка! Когда взяли в плен, он изображал безумие, вот его и отправили к нам на экспертизу. Мы установили симуляцию и отдали его особистам.
