– Что в ней? – спросил Касим, наклонившись над папкой, которую вытащила Флинн. На бежевой бумаге мелкими печатными буквами было написано «Нахтигаль».
Глубоко вздохнув, Флинн опустилась на светлое ковровое покрытие и открыла первую страницу.
«ЛИЧНОЕ ДЕЛО ФЛИНН НАХТИГАЛЬ
Место рождения: Брошенпустель, Германия.
Статус: бывшая безбилетная, официальный павлин, павчонок (первый класс), тигрик.
Мать: Инга Нахтигаль, бывшая сотрудница полиции, специальное подразделение.
Отец: Даниэль Уилер, в настоящее время директор Всемирного экспресса.
Братья и сёстры: сводный брат Йонте Нахтигаль (павлин-фантом), а также три младших сводных брата (все трое обычные посторонние, способностей не выявлено)».
Флинн замерла. Она не знала, что мать служила в специальном подразделении. Да и о том, что Инга работала в полиции, она узнала, только когда Даниэль рассказал ей, что та задержала его спящим на вокзале. Вероятно, это всего лишь какое-то подразделение под девизом «Порядок на наших вокзалах» или «Спальное место – каждому».
Флинн быстро пролистала первые страницы своего личного дела. И почему эта папка такая устрашающе толстая? Её жизнь до Всемирного экспресса вовсе не изобиловала яркими событиями – наоборот, казалась пустой и тусклой. Что же такого в этой папке, о чём она не знает?
На десятой странице сообщалось о том, как два года назад в школе фрейлейн Шлехтфельд Флинн заперли в туалете. То, что Даниэль заговорил об этом случае, уже было для неё достаточно неприятно. Она собралась было листать дальше, но её взгляд привлёк последний абзац:
«Комментарий господина Ф. фон Унру:
Замечание по поводу порчи имущества Флинн Нахтигаль получила от администрации школы неправомерно. Каким образом эта девочка могла создать взрывную волну, которая срывает двери с петель и сжигает их?
По зрелом размышлении (при участии всех членов консилиума, экспертов по миространникам, а также таурина) центральное бюро Всемирного экспресса пришло к заключению, что эта сожжённая снятая с петель дверь не случайность. Никаких сомнений: Флинн Нахтигаль призвала миространника Тидерия и попросила его о помощи. Как она это сделала, никто из нас объяснить не в силах.
Миространники являются исключительно с целью отбора учеников. Вызвать миространника одной силой воли не может никто. Никто, кроме Флинн Нахтигаль».
Флинн не сводила глаз с этих слов. Они шли по странице слегка вкривь: напечатанные чёрным цветом на пишущей машинке слова, открывающие нечто важное. Именно поэтому Кёрли так внимательно читал её личное дело. Потому что того, о чём там написано, просто не могло быть: будто Флинн кликнула Тидерия словно обычного домашнего питомца.
– Это невозможно, – тихо повторила Флинн. – Просто невозможно.
Возвращая папку на полку и собирая латунные буквы на столе в слова «Что происходило до сих пор», она прислушивалась к себе. Она разглядывала свои руки, будто они способны на что-то большее, чем корявый почерк. Она прислушивалась к собственному голосу, словно он звучал как-то по-особенному. Но ничего особенного в нём не было. Она не ощущала никакой особой связи с Тидерием. Она даже тигриком себя не ощущала. Говоря по правде, она и павлином-то себя ощущала лишь с большой натяжкой.
До ужина Флинн помогала Касиму убирать учительскую. Мысль о том, что она в состоянии призывать Тидерия, висела над ними подобно паутине. Она чувствовала, что Касим то и дело поглядывает на неё с любопытством, и представлялась самой себе какой-то инопланетянкой.
Пегс, похоже, видела ситуацию по-другому. Когда Флинн в семь часов в столовой рассказала ей о содержании своего личного дела, она пришла в восторг и сразу после ужина утащила Флинн и Касима в их купе. Там она вытащила из-под шкафа цилиндр с долгосрочными пари и вместе с Касимом рассортировала узкие полоски бумаги. Они выглядели как бумажки с предсказаниями, которые запекают в печенье счастья, и написано там было, например:
«Первый год, февраль: Пегс Хафельман спорит, что Касим не перейдёт в следующий класс и навсегда останется павчонком. Ставка: 3 ролинга».
Или:
«Первый год, август: Пегс Хафельман спорит, что до конца года обзаведётся лучшей подругой, с которой сможет жить в одном купе и делиться всеми желаниями и тайнами. Ставка: 1 ролинг».
Пегс с довольным видом взглянула на листок.
– Это пари я выиграла, – сказала она, сияющими глазами глядя на Флинн, словно та была исполнением всех её желаний. – У меня ещё никогда не было закадычной подруги!
Флинн неуверенно улыбнулась. То, что у неё появились друзья, ей тоже до сих пор казалось чем-то новым и удивительным.
Они сидели втроём у них в купе и читали подряд все пари, которые Пегс собрала с начала года. Их оказалось на удивление много. Под ними стучали колёса, поднимался и опускался покрытый пушистым ковром пол. Предостерегающее мигание ночников на столе угасло до слабого мерцания, и впервые за много часов Флинн чувствовала не только напряжение, но и уют. Она грызла «злодейскую бумагу» в виде мистера Хайда и потягивала крем-соду. Касим стянул три бутылки из чайного бара. Что-то буркнув себе под нос, он прочёл пари, которое, очевидно, несколько месяцев назад нацарапал на оборотной стороне какой-то старой рахенснафовской обёртки:
«Первый год, середина мая: Касим спорит, что мадам Флорет по ночам тайно превращается в монстра и как трюфельная свинья обыскивает поезд в поисках сладостей. Ставка: 5 ролингов, 3 шарика-«бюрократа».
Касим с виноватым лицом смял бумажку с пари.
– А что мы, собственно, ищем? – спросил он, отхлебнув из своей бутылки крем-соды.
Пегс, хихикая в радостном предвкушении, развернула записку, которая выглядела относительно новой, и прочла вслух:
«Первый год, осень: Пегс Хафельман спорит, что Флинн Нахтигаль обладает тайными способностями. Ставка: 10 ролингов!»
– Десять, – подчеркнула Пегс, сунув полоску бумаги Касиму под нос. – Ты должен мне десять ролингов! Вот это и называется «провал оракула»!
Флинн закрыла глаза. Ей вдруг очень захотелось просто забраться под тёплое одеяло и никогда оттуда не вылезать. Вероятно, все, кто слышал историю про дверь в туалете, считали её заклинателем тигра. Разве может быть что-то хуже этого?
Может. Ровно в ту секунду, когда Пегс вытянула следующее пари, в дверь купе постучали.
Флинн подняла голову. Стучали не робко, как Якуб, и не резко, как кто-то из учителей. Стук был решительным, но вместе с тем тактичным. Словно человек в коридоре опасался, что Флинн не пожелает его видеть.
Сердце у неё болезненно сжалось: она осознала, что так стучать мог только Фёдор. Первым порывом было зарыться лицом в ладони и не замечать его, но такой жест показался ей жалким и неуместным.
