– Где же он?
– Дома. Мне сказали, что утром к нему пришел человек в черном пальто и круглом английском котелке, они о чем-то тихо пошептались, после чего Вейс сказался больным и попросил хозяина отпустить его до завтра. При этом он был бледен и взволнован.
– Человек в котелке! Опять! Значит, это не ваш агент?
– Ни один из моих агентов, насколько мне известно, не носит английского котелка. Я так понимаю, что вы уже слышали об этом таинственном господине?
– Не только слышала, но и видела. Причем при обстоятельствах, наводящих на мысль о… Послушайте, герр Ранке, а где живет этот ваш Генрих Вейс?
– В «предместье сараев».
– Где?
– Есть такой район, он расположен на окраине Берлина. Там еще в пятнадцатом веке стояли конюшни и хлевы, где местные аристократы и зажиточные бюргеры держали лошадей и прочий скот. Рядом с хлевами, в сараях, хранилось сено, что служило причиной частых пожаров. Потом в сараях и небольших домишках стал селиться бедный люд. Сейчас это одно из самых убогих берлинских предместий.
– Знать, Генрих Вейс не из богатых…
– Будь он богатым, он вряд ли бегал бы за грошовую зарплату с подносом и полотенцем. Хотя ему еще повезло, многие бедняки, приехавшие в столицу в поисках удачи, годами не могут найти работу, и участь их бывает куда более печальной.
– Откуда известно, что он приехал в Берлин из другого города?
– Мне сказал об этом хозяин «Лютера». Кстати, отличить коренного берлинца от иногороднего можно по множеству признаков. Например, по речи. Берлинцев иногда называют «икманами», потому что они вместо «Ich» произносят «Ik».
– А хозяин – кто он?
– Уважаемый человек, его семья владеет рестораном «Лютер унд Вегнар» на протяжении трех поколений. Я, разумеется, еще буду выяснять у него, каким образом на вашем столике оказался тот злополучный бокал, но сейчас меня больше интересует Генрих Вейс. И человек в котелке.
– Что же мы медлим? – воскликнула Анита и топнула ногой по ковру. – Надо ехать!
– Мы? – воззрился на нее Ранке. – Вы собираетесь отправиться со мной в «предместье сараев»?
– Только не говорите, что не возьмете меня с собой. Я найму извозчика и поеду следом!
– Sturm und Drang, – произнес Ранке, качая круглой головой. – «Буря и натиск»… Никогда в жизни не встречал такой настырной женщины.
– Будем считать, что это комплимент. Посидите здесь, я соберусь. Вы в карете?
– Вместо кареты могу предложить только полицейский шарабан, а вместо форейторов – двоих жандармов. Полицию, знаете ли, снабжают скудно, не до роскоши. А ведь могли бы…
– Обойдемся без роскоши. О, вот и Алекс! Он нам тоже пригодится.
Анита вышла в переднюю встречать мужа. Максимов ввалился в квартиру переполненный впечатлениями и готовый обрушить их без предупреждения на голову всякого, кто попадется на пути.
– Нелли, ты не представляешь! Это было потрясающе! Он свалил его с ног, как кеглю, одним ударом!
– Кто свалил? Кого?
– Как «кто»? – Максимов задохнулся от возмущения. – Я же тебе говорил утром… Горди Хаффман! Первый бой в Берлине… Он дрался сегодня в гимнастическом клубе против Красного Буйвола. Это чемпион Бремена, его настоящее имя Герхард… фамилию забыл. Он специально приехал в Берлин, чтобы помериться силами с Хаффманом. Вообрази себе верзилу в сажень высотой… Это я про Буйвола. А рядом Хаффман – невысокий, чуть полноватый, этакий бочонок с пивом. Никогда бы не подумал, что он настолько силен! Буйвол не выстоял против него и половины раунда. Удар левой в скулу…
– Алекс, – сказала Анита, и в ее голосе прозвучали металлические нотки, – между прочим, у нас гость. Ты не желаешь с ним поздороваться?
– Гость?
– Господин Ранке из полиции. Он пришел к нам по серьезному делу, и мы сейчас отправляемся с ним в берлинские трущобы. А ты сиди и рассказывай Веронике, как Гофман… Хофман?.. свалил Зеленого Бизона.
– В трущобы? – не понял Максимов. – Зачем в трущобы?
Анита не удостоила его ответом и, крутанув подолом, удалилась в спальню. Когда через четверть часа она вышла оттуда в своем немарком платье «на все случаи жизни» и с неизменным ридикюлем в руках, Максимов сидел в гостиной, вкратце посвященный господином Ранке в обстоятельства предстоящей экскурсии на берлинскую окраину.
– Нелли, ты считаешь, что мы должны там присутствовать? По-моему, это дело полиции…
– Я говорила только про себя. Тебя ждет суп и послеобеденный сон. Ты, наверное, утомился, переживая за своего Шляфмана.
– Анна! – строго сказал Максимов, переходя на официальный тон. – Я не отпущу тебя одну. Изволь подождать две минуты, и я буду готов.
Анита с едва уловимой иронией посмотрела на супруга.
– Две минуты? Я-то подожду. Подождет ли господин Ранке?
Ранке подождал, и они втроем вышли из дома. Полицейская повозка стояла за углом. Двое угрюмых жандармов напоминали форейторов не больше, чем сама повозка напоминала королевскую карету. Выкрашенная в темные тона, с зарешеченными оконцами, она походила на передвижную тюрьму, зато, как выяснилось, обладала приличной скоростью. Пара мускулистых лошадей с быстротой почтового экспресса доставила пассажиров в «предместье сараев» – грязный и затхлый квартал, расположенный вдали от фешенебельных домов столичной знати. Следуя указаниям Ранке, возница в полицейском мундире направил шарабан в один из проулков. Пространство, и без того тесное, сдавленное с обеих сторон стенами неказистых, покрытых трещинами построек, было вдобавок захламлено остовами выброшенной на улицу допотопной мебели, настолько древней, что ее даже здесь, в обители отчаянной нищеты, признали негодной к дальнейшему употреблению. Повозка задевала краями рассохшиеся шкафы и комоды, и они разваливались, словно были сделаны не из дерева, а из папье-маше. Хрустели размалываемые колесами ножки стульев и книжные полки. Тут же валялись осколки домашней утвари.
– Здесь, кажется, революция не заканчивалась, – заметил Максимов.
– Она здесь и не начиналась, – сказала Анита. – Это место напоминает мне заросшее травой болото. Грязь, вонь и тишина.
Словно опровергая ее предположение, из хибары, мимо которой они проезжали, донесся душераздирающий визг, хлипкая дверь слетела с петель, и прямо под лошадиные копыта бросилась растрепанная женщина с всклокоченными волосами. Полицейский кучер еле успел натянуть вожжи. Из хибары вслед за женщиной выскочил пьяный оборванец с огромным тесаком в руке. Женщина поскользнулась в луже, он успел вцепиться свободной пятерней в ее юбку и занес было нож для удара, но вовремя спрыгнувший с повозки жандарм без раздумий двинул его в подбородок, и оборванец беспомощно распластался в той же луже.
– Вот вам и тишина, – сумрачно прокомментировал Ранке. – Здесь такие сценки не редкость. Конечно, этим голодранцам не до раздумий над революционной философией, зато их можно использовать как движущую силу. За пять марок они перебьют стекла в ратуше, за десять – выйдут на баррикады, а за двадцать пойдут на штурм королевского дворца.
