– Профессионал?
– Возможно. Уловка с бомбами, присоединенными к дверной ручке, вряд ли пришла бы в голову дилетанту. Это куда сложнее и изысканнее, нежели банальная стрельба.
– Как он сумел все это проделать?
– За домом следили. После того как мы с Алексом уехали в полицию, а Вероника ушла в лавку, в квартире никого не осталось. Преступник проник внутрь, установил приготовленные бомбы в передней, устроил так, чтобы они взорвались одна за другой, как только дверь будет открыта, и покинул квартиру через разбитое окно гостиной, которое Алекс вчера так и не удосужился починить…
– Я не умею вставлять стекла! – возмутился Максимов. – А стекольщика я вечером не нашел.
– Не будем спорить, – сказала Анита примирительно. – Теперь уже нет смысла.
– Ваши окна на втором этаже, – задумчиво произнес Ранке, почесывая подбородок. – Высоковато…
– Обладая известной сноровкой, можно спрыгнуть и с куда большей высоты. Опросите жильцов дома напротив, они могли что-нибудь заметить.
– Уже опрашиваем. Хочется верить, что хотя бы на этот раз удастся установить что-то определенное.
В дверь номера постучали. Максимов поднялся и не без опаски открыл ее. На пороге возвышался полицейский. Он что-то сказал стоявшему за спиной Максимова Ранке и протянул ему пакет. Предчувствуя новую неприятность, Ранке нахмурился. Небрежно качнув головой, отпустил посланца, вернулся к Аните, которая не покидала своего кресла, и быстро распечатал пакет. Внутри оказалась фотопластинка, к которой прилагался листок бумаги с написанными на нем несколькими строчками. Ранке прочитал их и нахмурился еще сильнее.
– Важное сообщение. Полтора часа назад в полумиле от королевского дворца было совершено нападение на карету барона Мантейфеля. Двое неизвестных выскочили из подворотни и произвели четыре револьверных выстрела. Пострадали двое охранников барона, сам он, к счастью, остался цел.
– Кто такой барон Мантейфель?
– Глава прусского правительства. Был назначен королем на эту должность второго ноября, одновременно с повторным введением в Берлин войсковых частей.
– Нападавшие скрылись?
– Один. – Ранке тряхнул листком. – Второй был застрелен охраной. Вот, полюбуйтесь.
Он протянул Максимову пластинку с фотографическим изображением. На ней был виден лежавший на снегу человек с зажатыми в руках револьверами. Чуть поодаль можно было заметить откатившийся в сторону помятый цилиндр.
– Дайте-ка взглянуть. – Анита взяла пластинку, вгляделась в лицо убитого. – Я знаю, кто это!
– Знаете? – Ранке подался вперед. – И кто он?
– Кучер мадемуазель Бланшар. Ты разве не помнишь, Алекс?
– Я видел его один раз, – сконфуженно забормотал Максимов. – Да, пожалуй, есть что-то сходное…
– Ты вечно ничего не замечаешь! Даю голову на отсечение, что это он. Я хорошо разглядела его рожу, когда он вчера стрелял в меня.
Ранке упрятал пластинку в конверт. Вынул платок, промокнул лысину.
– У вас наметанный глаз, Анна Сергеевна… Получается, мадемуазель Бланшар и ее люди пошли ва-банк?
– Вы же сами говорили, что им некуда отступать.
– Отступать некуда, это точно. – Ранке похлопал пакетом по ладони. – Вам не кажется, господа, что террор становится бичом нынешнего столетия?
Он говорил со знанием дела. С началом девятнадцатого века организация политических убийств стала широко использоваться всеми силами – от анархистов до либералов. При почти всеобщей доступности оружия и несовершенстве способов охраны мишенью террористов мог стать деятель любого ранга и в какой угодно стране Старого и Нового Света. Одним из первых пал в 1806 году император Гаити Дессалин. Европа не отставала – на территории Германии дело Шарлотты Корде продолжили студент-либерал Занд, застреливший известного консервативного писателя фон Коцебу, и аптекарь Ленинг, который убил нассауского министра Иберя. Любопытно, что два этих громких убийства, направленные на разрушение монархической диктатуры, в итоге только укрепили германский авторитаризм, поскольку ловкий Меттерних использовал их как повод для усиления германской реакции. В тридцатые годы активность европейских террористов ненадолго ослабла, однако с возникновением новой революционной ситуации она опять стала набирать обороты.
– То ли еще будет, герр Ранке! – с убежденностью Кассандры проговорила Анита. – Помяните мои слова: пик моды на политический терроризм еще впереди.
– Хотел бы я, чтобы ваше пророчество не сбылось, мадам.
Ночь прошла под знаком бессонницы. Анита то и дело отрывала голову от подушки, вздрагивая от шорохов за дверью и казавшихся подозрительными звуков, которые доносились из-за гостиничного окна. Максимов полночи бодрствовал вместе с ней, поминутно хватаясь за лежавший на туалетном столике пистолет. Но к утру сон взял свое, и Алекс, закутавшись в одеяло, безмятежно захрапел.
Анита промучилась до зари. Придя к выводу, что уснуть все равно не удастся, она, как была, в ночной сорочке, встала с кровати, забралась в кресло, зажгла тонкую, мерцавшую, словно лучина, свечу и взялась за «Клариссу Гарлоу». Лишь столь сильнодействующему средству оказалось по силам сморить ее. Когда рассвет уже вовсю просачивался сквозь шторы, она выронила книгу и погрузилась в зыбкую беспокойную дрему, из которой ее выдернул вопль Макси-мова:
– Mon Dieu! Нелли, мы опоздали!
Анита от неожиданности подскочила, книга соскользнула с колен на пол. Догоравшая свеча покачнулась, и вялое пламя погасло, превратившись в сизоватую струйку дыма. Максимов лихорадочно одевался. Анита потерла пальцами слезящиеся глаза и посмотрела на настенные часы, которые показывали половину двенадцатого.
– Уймись, Алекс! Они стоят.
– Стоят? – Максимов, натягивавший на плечи рубаху, спросонья замотал головой. – Сколько же сейчас времени?
Собравшись с мыслями, он засунул руку под подушку, вытащил свой верный хронометр, сфокусировал рассеянный взор на стрелках.
– Тьфу, черт! Еще нет и десяти… Бой Хаффмана с Клозе начинается в двенадцать.
– Успеем, – зевнула Анита и, не вставая с кресла, с наслаждением потянулась.
Максимов отдернул штору. Чахлое зимнее утро проникло в номер, свет, паточный, почти ощутимый на ощупь, растекся по стенам. Анита позвала Веронику и, подойдя к зеркалу, стала, по обыкновению, всматриваться в свое отражение. Нельзя сказать, чтобы оно ее устроило: набрякшие синеватые веки, бугорки под сонными глазами, тени на щеках. М-да. Бессонная ночь – не самое удачное косметическое средство.
Хорошо, что все это поправимо. Пока одолеваемая дремой Вероника расчесывала госпоже волосы, Анита занялась своими привычными упражнениями: вскинула голову, несколько раз энергично взмахнула ресницами, улыбнулась. Эти нехитрые действия преобразили ее не только внешне, но и внутренне – леность и истома ушли из тела, мысли сделались ясными. Анита подняла правую руку и сжала ее в кулак. Попадись сейчас мадемуазель Бланшар, ей бы не поздоровилось.
