Прозвучал долгожданный гонг. Максимов облегченно вздохнул и отошел в угол. Над ним замелькали полотенца, кто-то брызнул в лицо водой. Немцы наперебой трещали в уши, он отпихнул их руками и сделал жест, который должен был означать «Отстаньте, сам все знаю».
До чего же короткие перерывы в боксе! Предыдущий удар гонга не успел раствориться в гуле болельщиков, как раздался следующий, возвестивший о начале второго раунда. Максимов с надеждой посмотрел в зал: не вернулась ли Анита?
«Продержаться хотя бы десять минут… Хотя бы десять…»
Хаффман не намерен тратить лишнее время. Первого раунда оказалось достаточно, чтобы он перестал бояться русского. Еще бы! Провести такого матерого зубра – пустая затея. Конечно же, он все понял и теперь попрет в атаку. Ну, держись, мистер Алекс!
Любопытно, но в защите Максимов почувствовал себя увереннее. На ум пришла слышанная на недавней тренировке формула: «Самая универсальная оборона – это отступление».
Шаг назад и в сторону. Снова назад и снова в сторону. Игнорируя свист публики, Максимов отступал, следя лишь за тем, чтобы не оказаться прижатым к канатному ограждению помоста. Хаффман преследовал его, но делал это пока еще осторожно, без особого напора, опасаясь нарваться на хитрый встречный удар. Значит, все-таки побаивается, не верит… Блеф – великая сила!
Второй раунд напоминал детскую забаву под названием «догонялки». Хаффман наседал, Максимов не столько защищался, сколько уворачивался от атак, кругами пятясь по рингу. Занятие не из героических, но более достойное сопротивление требовало умения, а его-то как раз и не доставало, а потому не было и выбора. Зрители гикали и всячески выражали свое возмущение подобным поведением Взбесившегося Вепря, на которого в рядах публики уже были сделаны ставки. Вепрь сердито сопел и гнул свою линию.
Гонг. Максимов взялся руками за канаты. Сердце в груди разошлось не на шутку, ноги встряхивала судорога, от которой подгибались колени. Да уж… Кружение по рингу отнимает, пожалуй, больше сил, чем собственно бой. Еще один такой раунд, и ноги сдадут. Нужно снова менять тактику, иначе конец. Максимов неуклюже сграбастал перчаткой протянутую ему бутылку с водой, отхлебнул, остальное вылил себе на голову.
Как же ее, черт возьми, поменять, эту тактику? Вопрос остался без ответа, поскольку участников поединка вновь вызвали на центр помоста. Начался третий раунд. Хаффман напирал уже безо всякой осторожности, без оглядки на возможную контратаку со стороны соперника – он понял, что соперник на такую контратаку просто не способен. Максимов, улучив мгновение, метнул в зал взгляд, исполненный тоскливого отчаяния. Где же Анита?
«Хотя бы десять минут…» Со своей задачей он почти справился, но десяти минут оказалось мало. Надо держаться еще. Сколько? Кто знает. В идеале – все пять намеченных раундов. Вот только Хаффман этого не допустит. Вон как старается, леший бы его побрал… Кулачищи так и мелькают, а уворачиваться от них все труднее и труднее: коленки ноют, поджилки трясутся, пот горячими струями ползет по раскаленной коже. Любая секунда может стать последней.
От безысходности Максимов поступил так, как поступает ребенок, которого колотит в драке более сильный враг: зажмурился и всем телом ринулся вперед, вообразив себя выпущенным из пушки цилиндроконическим снарядом. Макушка встретила на своем пути жесткую перчатку Хаффмана, в голове зазвенело, словно внутри черепной коробки разбился хрустальный фужер. Максимов, оглушенный и ослепленный (перед глазами все смешалось в пестрый круговорот), прихватил англичанина левой рукой за талию, а правой принялся колотить его в бок.
Противников растащили судьи. Один из них принялся что-то выговаривать Максимову сначала на немецком, потом на ломаном французском. Понять смысл нареканий было несложно: удары головой в профессиональном боксе запрещены. Максимов знал это – недаром среди прочих книг он возил с собой небольшой томик, в котором излагалась вся история бокса. Говорилось там и о первой в мире школе кулачного боя, основанной Джеймсом Фиггом, и о первом своде боксерских законов, разработанном в середине восемнадцатого века служителем цирка Джеком Браутоном, и о «Правилах лондонского призового ринга», появившихся в 1838 году. Этих правил, запрещавших подножки, тычки локтями и вообще многое из того, что разрешалось прежде, и придерживались современные боксеры.
Репутация Взбесившегося Вепря была изрядно подпорчена. Горди Хаффман не скрывал бешенства и, судя по выражению лица, готов был растерзать противника. Максимов отметил это с философской обреченностью. Судья, от которого несло пивным перегаром, напоследок толкнул русского ладонью в плечо – мол, смотри у меня – и удалился за канаты.
Максимов, силясь прогнать звучавшее в голове дребезжание, прислушался к своему телу. Оно умоляло о пощаде. О дальнейшем противоборстве нечего было и думать. Сейчас Хаффман прихлопнет его как муху.
Первый же пропущенный удар заставил Максимова схватиться за грудь и застыть с выпученными глазами. Англичанин с глумливой неторопливостью отвел назад кулак для замаха и коротко двинул перчаткой в скулу застывшему сопернику. Максимов рухнул как подкошенный.
Не бывает чудес, не бывает… Максимов лежал на спине и смотрел вверх, а над ним плавно колыхался высокий потолок гимнастического зала. «Eins, zwei, drei, vier, fünf…» – доносилось откуда-то из шаткой полутьмы, и поверженному Алексу чудилось, что над ним читают заупокойную молитву.
На цифре семь счет оборвал гонг. Неужели и третий раунд позади? Хотя теперь уже все равно. Четвертого не будет. Взбесившийся Вепрь проиграл.
Максимову помогли подняться. Привалившись к канатам, он увидел, как Хаффман переводит дух в своем углу. Ага, утомился-таки, кулачный виртуоз! Эта мысль была Максимову приятна, даже вызвала на лице, искаженном гримасой боли, подобие улыбки.
– Вы прекращаете бой, мистер Алекс? – спросил по-французски судья.
Максимов оглядел зал. Десять минут назад эта аудитория ревела «Алекс! Алекс!», теперь же он натыкался на саркастические ухмылки, а в уши противно лез презрительный свист. Завоевать симпатии публики легко, и так же легко их потерять.
– Я объявляю о прекращении боя, – сказал рефери, не дождавшись ответа.
Десять минут… Они истекли, а Аниты все нет.
«Теперь все зависит от тебя – помни. Постарайся продержаться подольше… Я верю в тебя!»
– Нет! – разомкнул Максимов спекшиеся губы. – Бой продолжается.
– Вы уверены?
– Да… Я готов драться дальше.
Скулу дергало и ломило, в легких поселилась резь, не дававшая вдохнуть воздух полной грудью. Максимов, чтобы вернуть телу подвижность, несколько раз присел. Стало еще больнее. Он стиснул зубы. Грубо пихнул судью перчаткой.
– Чего уставились? Я сказал: бой продолжается!
Хаффман, с чьих рук распорядитель уже стаскивал перчатки, недоуменно взглянул на русского. Максимов оттолкнулся от упругого каната, заставил себя выйти в центр ринга.
