– Знаешь, Алекс, – проговорила Анита, выводя супруга из транса, – я благодарна судьбе за то, что ты решил заняться боксом.
– Правда?
– Ты стал, как любят говорить в России, быстрее соображать. И быстрее действовать.
– Не напоминай! – отмахнулся Максимов. – Окажись заряд помощнее, нас бы ничто не спасло.
– Видимо, мадемуазель все-таки не до конца была уверена в том, что ей удастся сбежать с деньгами в Италию, и на случай, если саквояж попадет в чужие руки, упрятала в него бомбу. Вышло так, что жертвой стал Ранке.
– Он получил свое. Ишь ты, гусь! Хотел и перед королем выслужиться, и капитал сколотить. Так я и поверил в его благородство! Если б мы не бросили саквояж и не затеяли беготню по лестницам, они бы с Томасом всех нас ухлопали. А потом, через год или два, какой-нибудь крестьянин забрел бы в замок и нашел наши сгнившие трупы… прости, дорогая, но ведь так?.. и весь Берлин пребывал бы в недоумении: что за трагедия там разыгралась? Представь: наши с тобой бренные останки, а рядом кости известной писательницы Элоизы де Пьер вперемешку с револьверными пулями.
– Алекс!
– Так оно и было бы, не окажись на нашей стороне фарт. Как тут не стать суеверным?
В Кельне решили долго не задерживаться. Максимов по вполне очевидным причинам стремился поскорее покинуть пределы Германии; Анита, насытившись приключениями вдоволь, это стремление разделяла.
Экипаж остановился прямо напротив Кельнского собора. Анита вышла и долго смотрела на грандиозное сооружение, о котором столько слышала прежде.
Собор впечатлял – и размерами, и немыслимым многообразием деталей. Пилястры, фиалы, скульптуры, барельефы – все это вместе составляло пеструю рассыпчатую мозаику, невесть каким образом складывавшуюся в единое целое. Разглядывать собор можно было часами, подробность за подробностью, но Анита не стала сосредотачиваться на отдельных элементах: она почувствовала, что самое верное сейчас – отойти чуть назад, чтобы разглядеть здание полностью. Так она и сделала, но все равно была вынуждена задрать голову, чтобы увидеть верхушки двух высоченных, совершенно одинаковых башен, упиравшихся в мглистое небо.
– Войдем? – предложил Максимов.
Они очутились под стрельчатыми дугами потолочных сводов. Анита подивилась тому, насколько точны в своих пропорциях линии арок внутри собора. Сквозь забранные витражами оконные проемы сочился тусклый свет, в мягкой полумгле звучал орган.
Анита не помнила, сколько продолжалось это очарование. Счет времени был сразу же утерян, а может, его, времени, и вовсе не существовало под этими сказочными сводами. Когда Максимов взял жену под руку и вывел на улицу, она опустила на лицо вуаль, чтобы никто не видел овладевшего ею волнения, и полушепотом проговорила:
– Вот оно, самое прекрасное, что я видела в Германии. Magnifico!
Максимов повел ее в ресторан, чтобы подкрепиться перед следующим отрезком пути и дополнить впечатления от кельнской архитектуры впечатлениями от парочки фужеров какого-нибудь доброго вина. Ресторан отыскался здесь же, неподалеку от собора. Делая заказ, Максимов не стал напрягать память и ломать язык – его общение с лакеем свелось в буквальном смысле к двум словам:
– Mittagessen, – проговорил он громко и указал на Аниту. – Wein,
[8] – и ткнул пальцем себе в грудь.
Лакей, не желая обременять господ иностранцев языковыми упражнениями, кивнул и удалился. Анита стянула с рук перчатки.
– Алекс, я не ослышалась: мне обед, а тебе только вино? Ты объявил голодовку?
– Родная, – ласково сдавил он ее холодные пальцы, – после приема у его королевского величества мне по ночам снится этот… как же?.. eisbein. У него такие мерзкие паучьи лапы, и он гонится за мной по пятам до самого утра.
– Вот почему ты стал кричать по ночам… Фу, Алекс, ты испортил мне весь аппетит. Я тоже не буду обедать. Закажи мне какое-нибудь пирожное и чашку кофе.
– Я не знаю, как это будет по-немецки.
– По-немецки это будет «kaffee» и «kuchen», – произнес незнакомый голос.
Анита подняла глаза. У столика, который облюбовали они с Алексом, стоял человек в сером, не первой свежести костюме. Лицо его загораживали горевшие в высоком канделябре свечи, Анита видела только контуры высокого лба с упавшей на него челкой.
– Здесь свободно? – спросил он, взявшись рукой за стул, стоявший напротив Максимова. – Я вам не помешаю?
Максимов хотел было сказать, что в зале полно свободных столиков, но Анита жестом пригласила незнакомца сесть на выбранное им место. Он опустился на стул и слегка откинулся назад, так что голова его оказалась в тени и лицо по-прежнему виделось смутно. Аните показалось, что он сел так на-рочно.
– Благодарю вас, сударыня.
Он говорил по-французски правильно и свободно, однако чувствовалось, что это не его родной язык.
Подошел лакей. Незнакомец заказал себе бифштекс и кружку темного пива.
– Скажите ему, что обеда нам не нужно, – попросил Максимов. – Пусть принесет вина, кофе и пирожных… что у них тут есть?
– Раздумали обедать? Напрасно. В этом заведении готовят недурно. И вообще, немецкая кухня…
– Спасибо, – перебил Максимов. – О немецкой кухне я знаю не понаслышке.
– Тогда прошу прощения за навязчивость. Ну а я, с вашего позволения, отдам должное мастерству здешнего повара.
Пригубив принесенное лакеем вино, Максимов стал задумчиво глядеть на свечи. Анита же продолжала любоваться Кельнским собором, чьи башни-великаны хорошо видны были из ресторанного окна.
– Вижу, сударыня, вам нравится это творение? – сказал неизвестный сотрапезник, споро расправляясь с бифштексом. – Бесподобный образец готического искусства.
Он ел, низко наклонив голову и демонстрируя собеседникам лишь свою коротко стриженную по-наполеоновски макушку.
– По-моему, это даже не совсем готика, – заметила Анита. – Я наблюдаю здесь элементы сразу нескольких стилей.
– Это естественно, ведь собор строился шестьсот лет. Его начали возводить в тринадцатом веке, да и сейчас работы еще продолжаются – его то ли достраивают, то ли уже ремонтируют. Иной раз кажется, что Кельнский собор никогда не предстанет перед нами в завершенном виде. С этим, кстати, связана одна из легенд. Рассказывают, первый архитектор собора подписал договор с нечистым. Дьявол будто бы пообещал, что пока строительство не закончится, архитектор будет жить. Сколько угодно. Хоть вечно…
– И что стало с архитектором?
– Он покончил с собой. Наверное, его не прельщала перспектива стать бессмертным. С тех пор к возведению собора прикладывали руку многие выдающиеся мастера. Потому он и получился таким необыкновенным.
– Значит, козни лукавого преодолены?
