– Кто знает, сударыня… Кельнцы считают, что над собором потрудились ангелы. И прибавляют: «Кто не верит, пусть сидит дома!» Это их любимая присказка. Они очень веселые люди, я люблю с ними общаться.
– Вы нездешний?
– Нет, я приехал издалека. И скоро уезжаю.
Незнакомец доел бифштекс, отодвинул тарелку и, взяв кружку, снова спрятался в тени. Его поведение вызывало у Аниты все больший интерес.
– Мы тоже скоро уезжаем. Во Францию.
– Я знаю.
– Откуда?
– Я видел, как вы выходили из экипажа. Судя по утомленным лошадям, вы проделали длинный путь. Но вы не поехали в гостиницу: заглянули в собор, а потом отправились в ресторан – так обычно делают те, кто бывает в Кельне проездом, не собираясь останавливаться на ночь. Приехали вы с восточной стороны, едете, стало быть, на запад. Куда же? Отсюда рукой подать до границы с Нидерландами и Францией. Между собой вы разговариваете по-русски, а русские предпочитают Францию. Как видите, в моих выводах нет ничего необъяснимого.
– Вы наблюдательны, – процедил Максимов.
Доводы неизвестного не успокоили его. Не успокоили они и Аниту. Незнакомец тревожил ее. Выглянул бы, что ли, из тени, дал себя рассмотреть.
– И часто вы следите за приезжими?
– Я не слежу за ними, сударыня. Наблюдательность – свойство моей натуры. Она у меня столь же многообразна, как Кельнский собор.
– Что же еще свойственно вашей натуре?
– Я же говорю: многое. Подробное перечисление утомит вас… уважаемая Анна Сергеевна.
– Вы знаете меня? Кто вы?
Максимов стал угрожающе подниматься из-за столика.
– Только не говорите, что прочли наши имена на лошадиной упряжи!
Неизвестный рассмеялся.
– Вы шутник, Алексей Петрович… Ладно, не будем играть в прятки. Мы знакомы, господа.
Он придвинул свой стул ближе к столику и отставил канделябр в сторону.
– Томас!
– Узнали? Что ж, мне приятно, что вы не забыли о нашем кратковременном знакомстве.
– Не скажу, что оно доставило мне удовольствие, – сказал Максимов, возвышаясь над ним.
Анита дернула мужа за рукав.
– Сядь, Алекс. Ты распугаешь всех посетителей.
Максимов нехотя сел, но продолжал сердито пыхтеть. Томас пил пиво и не выказывал никакого беспокойства.
– А что бы вы желали, Алексей Петрович? – поинтересовался он. – Застрелить меня? Увы, это не совпадает с моими желаниями. Мне надобно выполнить еще ряд обязательств, которые не дают мне права жертвовать жизнью по пустякам. Впрочем, если вы полагаете, что мое поведение, сейчас или прежде, каким-либо образом задело вашу честь, я так и быть готов дать вам сатисфакцию.
– Кто вы такой, черт бы вас побрал? – прошипел Максимов, сжав рукой столовый нож, словно саблю.
– Я Томас, племянник господина Ранке из берлинской полиции.
– Это мы знаем, – сказала Анита. – На кого вы работаете, Томас?
– Я? В настоящий момент на самого себя.
– А как же Самарский, Ранке, мадемуазель Бланшар?
– Насколько мне известно, никого из них уже нет в живых. Работать на покойников, согласитесь, абсурдно.
– Но вы работали на них, когда они были живы. Причем каждый был уверен, что вы работаете именно на него.
– Я хотел, чтобы они так и думали. В противном случае мне не удалось бы добиться нужного результата.
– Каков же он, ваш результат?
– Я получил в свое полное распоряжение полтора миллиона фунтов.
Анита едва не подавилась кремовым пирожным.
– Вы? Полтора миллиона?
– Я. Полтора миллиона, – подтвердил Томас и, отодвинув пустую кружку, вынул из кармана портсигар. – Вы не возражаете, если я закурю?
– Курите…
Томас зажег сигару, и над столом поплыл запах душистого кубинского табака.
– Мне понятно ваше удивление. Я читал в газетах описание леденящей душу картины: пожар в полицейском участке, изрешеченный осколками офицер, накануне получивший награду из рук короля, пылающие купюры… Дядю похоронили с почес-тями?
Анита запретила Максимову предавать огласке историю с фунтами. Кроме них двоих, истинную причину появления саквояжа в участке не знал никто. Официальная версия выглядела так: Ранке, благодаря своему опыту и бескорыстному служебному рвению, нашел саквояж и принес его к себе в кабинет, чтобы составить опись содержимого. Анита и Максимов должны были засвидетельствовать наличие в саквояже определенной суммы в британской валюте. Однако последовал взрыв заложенной в саквояж пироксилиновой бомбы, и доблестный Ранке погиб на рабочем месте. Погиб, исполняя свой долг. Так было записано в протоколе, заверенном обоими свидетелями (Максимов не стал перечить, но, выйдя из участка, с ожесточением плюнул на мостовую), так значилось и в некрологах, опубликованных затем в столичной прессе. Героическая смерть Ранке создала ему ореол мученика и укрепила его, теперь уже посмертную, славу беззаветного борца с подлыми врагами прусской монархии. На его похоронах присутствовал представитель королевского дома, который произнес проникновенную речь. Обо всем этом Анита и Максимов узнали из газет, так как к тому времени находились уже далеко от Берлина.
– Хорошо, что так получилось, – сказал Томас, попыхивая сигарой. – Я не хотел, чтобы дядино имя смешали с грязью. В сущности, он был неплохим человеком и достойным служакой. Фунты Либиха помутили его рассудок, но с кем не бывает?
– Неужели он, комиссар полиции, не знал, чем вы на самом деле занимаетесь?
– Отчасти знал… Он думал, я охочусь за большими деньгами, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. Тут он меня прекрасно понимал, ведь это была и его цель… Что до остального, то я, как вы, быть может, изволили убедиться, хороший конспиратор.
– Вы чудовище. – Анита оттолкнула от себя тарелку с недоеденным пирожным. – Не вы ли сами рассказали ему о саквояже?
– Мне нужен был напарник. Дядя подходил на эту роль идеально. Человек, умеющий обращаться с оружием и держать язык за зубами, – как раз то, что требовалось. Конечно, я шел на риск, предлагая ему прикарманить эти деньги, но я хорошо знал его характер, знал, как тяготит его служебное ярмо. Он втайне от друзей и начальства мечтал о свободе, а тут такой случай! Бросить службу, уйти в отставку, зажить сытой и обеспеченной жизнью. Особняк на средиземноморском берегу, устрицы, дорогие смокинги, прислуга, сбивающаяся с ног, чтобы тебе угодить… Возможность очутиться в таком раю кого угодно сведет с ума. И главное: мы ведь не похищали деньги в банке, не грабили почтовую карету – мы отобрали их у людей, в чьих руках они нанесли бы Германии огромный и, может быть, непоправимый вред. Этот аргумент стал решающим – дядя дал согласие помогать мне, в чем я, собственно говоря, и не сомне-вался.
