В Бресте у большевиков и украинцев был один сильный и до поры до времени общий союзник, которого они умело использовали на переговорах с немцами и австрийцами. Этим союзником был голод в Германии. Немецкие рабочие уже давно перешли на картофель, который приправляли рассолом от селедки. Коровье масло им заменял маргарин, который отпускали по карточкам (70–90 граммов в неделю). К зиме 1918-го вместо картошки ели уже брюкву. Хлеб тоже по карточкам – 1800 граммов в неделю. На день получается 257 граммов хлеба. Напомню читателю, что в блокадном Ленинграде в страшном декабре 1941-го рабочий получал хлебную пайку в 250 граммов, но уже в феврале 1942-го – 500 граммов. Правда, немец мог еще рассчитывать на 240 граммов мяса в неделю. В Австро-Венгрии было не лучше. К тому же в отличие от спаянной тевтонским духом и технически оснащенной Германии лоскутная Дунайская монархия уже давно утратила большую часть своего военного потенциала.
Благополучные европейцы не привыкли к скудной жизни. Продовольственный вопрос – вопрос победы или революции. Будут хлеб и мясо – будет война до победы. А без продовольствия не избежать революции. Ее ожидали не только большевики. Граф Чернин боялся, что, вернувшись из Брест-Литовска с пустыми руками, он спровоцирует всеобщее народное восстание. «Без Украины голод был неизбежен»
[975], – утверждал генерал Людендорф.
В такой обстановке медлить означало идти на поводу у большевиков. Война между Киевом и Петроградом была на руку немцам, ведь Украина могла дать Германии почти все необходимое. 1917-й был урожайным, зимой Украина лопалась от зерна, мяса, сала. Голода не было и в помине. «Здесь мы живем в очень хороших условиях и в смысле еды; все есть вдоволь»
[976], – писал из Полтавы академик Вернадский 31 декабря 1917 года.
Договор с Украиной был немцам не просто выгоден – он был необходим. Подписав его, можно было заставить большевиков смириться, поставив их перед свершившимся фактом: «…украинские делегаты договорились с Кюльманом и Черниным относительно продажи Украины»
[977], – в раздражении напишет Троцкий.
Пока последние украинские части отступали на запад по Брест-Литовскому шоссе Киева, в самом Брест-Литовске секретари уже расставляли на столах чернильницы, готовили бумаги.
Тщетно большевики пытались этому помешать. Народный секретариат направил радиограмму: «Киев освобожден. Героическая борьба украинских советских войск закончилась полной победой. Члены так называемой Центральной рады скрываются. Народный секретариат Украинской республики переезжает из Харькова в Киев. <…> Освободившаяся Украина твердо вступает в круг федеративных советских республик»
[978]. Сталин в Петрограде возмущался: немцы, «затевая договор с мертвецами», «сделаются посмешищами (так в источнике. – С.Б.) всего мира»
[979].
Однако немцы знали хорошее средство, чтобы мертвецов воскресить. На Восточном фронте оставалось достаточно войск, чтобы без труда оккупировать Украину.
Тем временем граф Чернин порекомендовал украинцам «переговорить наконец с петербуржцами напрямик», и те не преминули воспользоваться этой возможностью: «Представители украинцев просто осыпали петербуржцев дикой бранью. Троцкий был в таком расстроенном состоянии, что на него было жалко смотреть. Он был страшно бледен. Лицо его вздрагивало. Большие капли пота струились у него со лба. Он, очевидно, тяжело переживал оскорбления, наносимые ему перед иностранцами…»
[980]
Троцкий пытался выиграть уже безнадежную партию нестандартным ходом, на который только он и был способен. От имени Совнаркома (хотя и без согласования с ним!) Троцкий объявил участникам конференции, что Россия не подписывает мирный договор, но прекращает войну и демобилизует свою армию. Он всерьез надеялся, что немецкие солдаты откажутся воевать против добровольно разоружившейся России, что, увидев опустевшие русские окопы, они не пойдут дальше, не станут выполнять приказы офицеров и генералов и служить «германскому империализму».
На следующий день Троцкий отправил председателю Совнаркома Ленину и главкому Крыленко телеграмму, где информировал о своем решении и то ли призывал, то ли приказывал: «…немедленно (издать. – С.Б.) приказ о прекращении состояния войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией и о демобилизации на всех фронтах»
[981]. Обрадованный Крыленко откликнулся тут же: «Всем, всем, всем… Мир! Война кончена. Россия больше не воюет. Конец проклятой войне»
[982].
Ленин, потрясенный такой чудовищной и непоправимой ошибкой своего наркома, велел скрыть телеграммы Троцкого и Крыленко. Но было поздно. Весть облетела уже не одни лишь дипломатические круги России, Германии, Австро-Венгрии, а стала известна мировой общественности. Армия начала разоружаться, немцы – готовиться к наступлению.
27 января Севрюк и Левицкий от имени Украинской Народной Республики подписали мирный договор с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией. Эти державы признали УНР. Секретное соглашение предусматривало поставки огромного количества украинского зерна, мяса, яиц в Германию и Дунайскую империю. А получить зерно, мясо и яйца можно было, только выгнав большевиков и восстановив власть Рады над Украиной. Брестский мир в Германии назовут «Хлебным миром» – das Brotfrieden.
Эрих Людендорф говорил о целях германской политики по-военному прямо: «На Украине надо было подавлять большевизм и создать там такие условия, чтобы иметь возможность извлекать из нее военные выгоды и вывозить хлеб и сырье. Для этого мы должны были сильно углубиться в страну; другого выхода для нас не оставалось»
[983]. Макс Гофман был дипломатичнее и красноречивее, но, в сущности, говорил то же самое: «…после заключения мира и сами украинские уполномоченные не скрывали безвыходного положения своего правительства и открыто обратились к Германии с просьбой о поддержке. Для меня было ясно, что мы не можем игнорировать этой просьбы. Мы сказали “а” и должны были теперь сказать “б”; мы признали законность украинского правительства и заключили с ним мир; мы обязаны были, следовательно, позаботиться, чтобы мир, который мы провозгласили, действительно осуществился <…>. Вследствие этого наши войска вступили на Украину…»
[984]
