А советскую Россию немцы «принудят к миру» через месяц с небольшим. Новое германское наступление будет просто нечем отразить. Германские войска начнут продвижение вглубь Украины, оккупируют восточную Белоруссию, Лифляндию, Эстляндию и остановятся в восьмидесяти километрах от Петрограда. Ленин с немалым трудом убедит Совнарком и Центральный исполнительный комитет согласиться на «похабный», «несчастный», «аннексионистский» Брестский мир.
Конец армии, гибель героя
1
Большевики и левые эсеры чуть дольше месяца управляли городом, но успели довести его до нищеты и разрухи: «Кто раньше бывал в Киеве, с трудом узнавал его после январского обстрела с левого берега, – весь в рваных ранах <…>. Голодно, холодно. По талонам мало что отпускалось в те дни, опустели городские рынки, по пути застревали поезда с продовольствием, должно быть, вылавливали грабителей»
[985]. Это написал не враг советской власти, не русский монархист, не украинский националист, не Шульгин и не Дорошенко. Я цитирую известного большевистского журналиста Давида Израилевича Эрде (Райхштейна), комиссара по делам печати в Народном секретариате. Это писал будущий многолетний сотрудник «Известий», создатель украинского отделения Российского телеграфного агентства.
Евгения Бош вспоминала, что приемная Народного комиссариата внутренних дел была полна народу: люди из больниц, госпиталей, приютов просили хлеба. Снабжения не было, а запасы продовольствия иссякли: «Заведующие детскими приютами приводили группами изможденных детей, которые при слове “хлеб” начинали громко рыдать»
[986]. При этом сама Евгения Бош и несколько лет спустя писала о несчастных просителях с плохо скрываемым раздражением, если не с брезгливостью: «…море слез, истерик и угроз крайне осложняло творческую работу»
[987].
«Население ждало нас с надеждой, а после нашего прихода быстро разочаровалось»
[988], – признавал комиссар военных сообщений Юго-Западного фронта Саул Эфраимович Виллер.
Муравьев был совершенно прав, когда говорил, что его армия не должна останавливаться. В Киеве войска Муравьева таяли, как снег в апреле. 2-я революционная армия вскоре перестала существовать. Троцкий и Крыленко демобилизовали Русскую армию, а Красная армия еще не была создана.
Революционные солдаты и матросы были уверены, что с победой над Центральной радой война окончена. Они «отказывались продолжать военную службу и требовали демобилизации»
[989]. Полки товарища Ремнёва просто исчезли. Солдаты, наполнив вещмешки конфискованным добром, разъехались по родным деревням и городкам. К началу марта 2-я революционная армия существовала только на бумаге
[990].
1-я революционная армия тоже распадалась. Даже петроградские красногвардейцы запросились домой
[991], и Муравьев их отпустил 16 февраля 1918-го. Уехали и московские красногвардейцы
[992], и красногвардейцы Донбасса. Видимо, уехали не с пустыми руками. А.И.Деникин, ссылаясь на ростовскую социал-демократическую газету «Рабочее слово» (1918 год, № 8), рассказывал о впечатлении, которое произвели на своих товарищей-шахтеров бойцы макеевского отряда рудничных рабочих. Красногвардейцы только что вернулись из Киева: «“Их внешний облик и размах жизни” вызвали в угольном районе такое стремление в красную гвардию, что сознательные рабочие круги были серьезно обеспокоены, “как бы весь наличный состав квалифицированных рабочих не перешел в красную гвардию”»
[993].
Между тем война продолжалась. На Волыни небольшой отряд Киквидзе с переменным успехом вел боевые действия против Центральной рады, которая переехала в Житомир. Киев ничем не мог помочь своим, но Муравьева это как будто мало волновало. Он собирался набрать среди австрийских и немецких военнопленных новую армию.
Решение Муравьева было не таким уж и новаторским. Вспомним про отряд австрийских минометчиков, которым большевики киевского Подола платили золотом за верную службу. Именно 1918-й станет годом расцвета всевозможных «интернациональных» формирований, набранных из латышей, немцев, венгров, китайцев. И Муравьев не первым, но одним из первых понял, как удобно и выгодно иметь под рукой послушную армию из людей, никак не связанных с местным населением. Из тех, кто подчиняется, потому что деваться некуда. У главнокомандующего были большие планы. Он собирался завоевывать Европу! Чем не задача для будущего Наполеона?
Но Совнарком во главе с Лениным решил иначе. Муравьеву поручили новый фронт – отправили руководить войсками Одесской советской республики. Ей угрожали румынские войска, которые уже заняли Бессарабию.
Муравьев собрал вооруженные силы Одесской республики, пополнил их, дал новое, необычное название: Особая армия по борьбе с румынской олигархией. Эта «антиолигархическая» армия разгромила румын, взяв трофеи и пленных. На войне с румынами под началом Муравьева дебютировали молодые командиры, будущие легенды Красной армии – Иона Якир и Григорий Котовский.
Командующий принудил румын подписать перемирие и уйти из Бессарабии. Этот успех Муравьева особенно выигрышно смотрелся на фоне поражений Красной армии от немцев. Псков пал, Дыбенко позорно бежал из-под Нарвы со своими войсками. Победы над регулярной армией другого государства укрепили репутацию Муравьева как лучшего на тот день полководца советской России.
Кажется, последней победой Муравьева стал разгром восстания в Елизаветграде. Там хозяйничал отряд Маруси Никифоровой, которая «терроризировала население от Елизаветграда до Екатеринослава… Везде шел разговор о грабежах и расстрелах»
[994]. Антонов-Овсеенко, вообще умевший находить общий язык с анархистами, боротьбистами и прочими «попутчиками» большевиков, признавал, что у Маруси Никифоровой «были храбрые ребята, только вконец распущенные»
[995]. «Распущенные ребята» довели жителей Елизаветграда до всеобщего восстания. Поднялось почти все население. Отряд Маруси (250 бойцов) был наполовину истреблен, сама она ранена. Муравьев бросил на помощь анархистам отряд «покорителя» Ростова Рудольфа Сиверса и бронепоезд Андрея Полупанова «Свобода или смерть!». «Елизаветградцы сдались после нескольких залпов с бронепоезда и были разоружены»
[996].
