На Украине уже начинались столкновения немецких солдат с украинскими крестьянами. Немцы понимали, что у Рады нет ни сил, ни желания крестьянам противодействовать. Начальник штаба оккупационных войск на Украине генерал-лейтенант Грёнер называл украинского премьера Голубовича «слабаком»
[1062]. Рада не годилась на роль исполнительной колониальной администрации, не пользовалась популярностью в народе. Русские горожане ее открыто презирали. «Всё это были “мартовские” социалисты, невежды, малокультурные, юные люди, лишенные даже и житейского опыта, разумеется, не говоря о служебном, административном опыте»
[1063], – писал об украинских министрах генерал Мустафин. Рада «не может и не умеет управлять», – считал академик Вернадский. А верные Раде гайдамаки – «не войска, а те же большевики»
[1064].
Украинские крестьяне еще зимой показали, что они свое правительство совершенно не знают и не любят. Крупные собственники, богатые землевладельцы не только польского, русского, но и украинского происхождения, терпеть не могли Раду и реформы ее социалистического правительства: «…со всех концов Украины, как тараканы, потянулись в Киев хлеборобы, желавшие найти “правду у самого главного немецкого генерала” и с помощью немцев погасить раздиравшую страну анархию и смуту»
[1065]. Недовольные Радой украинцы говорили, будто Грушевского надо повесить в здании Рады вместо украинского герба
[1066] – ни на что большее он уже не способен.
Генерал Людендорф предлагал поставить Раде ультиматум, заставить ее полностью подчиняться германскому командованию. В случае отказа Раду разогнать, ее лидеров арестовать, ввести на Украине прямое германское и австрийское управление. Протекторат превратился бы в оккупированную территорию. Однако Грёнер отговорил Людендорфа от этого плана, убедив, что немцам выгоднее сохранить независимое украинское государство как прикрытие
[1067]. Оно не помешает, а поможет эффективно выкачивать из Украины всё необходимое для немцев. Кроме того, доказывал Грёнер, германских сил в Украине недостаточно для установления эффективного военного правления на столь обширной территории.
О грядущем перевороте, о неизбежной смене власти говорили открыто. Поводом к нему стал арест директора Киевского отделения Русского банка для внешней торговли Абрама Доброго. Этого финансиста еще с царских времен считали немецким шпионом. В 1916-м его даже арестовали по делу «спекулянтов-сахарозаводчиков», что будто бы искусственно завышали цены и тем пытались вызвать недовольство населения. Но Доброго вскоре освободили, так как за него вступились очень влиятельные люди – от председателя Совета министров Бориса Штюрмера до самого Григория Распутина.
Весной 1918-го Добрый был главой единственного оставшегося отделения Русского банка для внешней торговли. Через этот банк проводились финансовые операции оккупационных германских войск; кроме того, Добрый работал в украино-германо-австро-венгерской финансовой комиссии. Его подозревали в финансовых махинациях, наносивших ущерб Украинской республике.
Инициатором ареста Доброго были министр внутренних дел Ткаченко
[1068] и директор административно-политического департамента МВД УНР Гаевский. Ткаченко действовал с санкции премьер-министра Голубовича. Причастным к делу считали и военного министра Жуковского, хотя последний категорически отрицал это.
Между тем официального ордера на арест никто не подписывал, уголовное дело против киевского банкира не открывали. Ткаченко и еще несколько организаторов и участников похищения действовали, видимо, по какому-то плану, разработанному Комитетом спасения Украины. Вместе с Добрым должны были арестовать еще 27 «контрреволюционеров», связанных с немцами
[1069]. Как бы мы сейчас сказали, «германских агентов влияния». Но Ткаченко почему-то решил ограничиться именно арестом Абрама Доброго.
В ночь с 24 на 25 апреля 1918 года к роскошному дому 8-б на Большой Житомирской (дом сохранился до наших дней, и даже сейчас производит впечатление на туриста) подошли пятеро: трое военных и двое в гражданском – чиновник для особых поручений при МВД Осипов и начальник криминально-розыскного отдела киевской милиции Красовский. Швейцару, открывшему дверь, заявили, будто «пану Доброму» пришла срочная телеграмма. Поднялись в большую девятикомнатную квартиру банкира и объявили об аресте. Жена Доброго потребовала предъявить ордер на арест, ей показали какой-то подозрительный мандат без печати
[1070]. Осипов наставил на и без того испуганного банкира револьвер. Доброго посадили в машину и увезли на вокзал, оттуда поездом отправили в Харьков, где заперли в номере гостиницы «Гранд-Отель». Еще по дороге из Киева в Харьков Осипов потребовал с Доброго взятку в 100 000 карбованцев, обещая дать ему возможность освободиться и нелегально покинуть Украину. В Харькове Добрый выписал чек, и похитители-конвоиры отправились в гостиничный ресторан, где в компании местных «кралечек» и отметили так удачно начавшееся дело. Итак, продажность и непрофессионализм превратили патриотический заговор в банальную уголовщину.
Тем временем по Киеву пошел слух, будто оборотистый еврей Добрый сам сбежал, предварительно ограбив собственный банк. Другие были уверены, что банкира украли ради выкупа, тем более что арест напоминал настоящий бандитский налет. Гаевский довольно потирал руки: «Ну, знаєте, Доброго добре законопатили, ніхто його не знайде; ловко все-таки це діло обробили»
[1071].
Но Гаевский ошибался, «діло обробили» вовсе не так удачно. Жена Доброго той же ночью обратилась в немецкую военную полицию, немцы начали собственное расследование. Германское командование выдвинуло украинцам ультиматум: найти похищенного банкира в двадцать четыре часа. Тем временем сам Абрам Юрьевич, подкупив кого-то из охранников еще одной взяткой, отправил германской военной полиции известие, где он находится. Лучшего подарка немцам и быть не могло. Они быстро вычислили организаторов и участников похищения. Несколько министров были причастны к настоящему уголовному преступлению. Это погубило бы репутацию любого правительства.
