Но личность этой Розы так и осталась загадкой. В 1930 году в Киеве, а затем и в Москве объявилась некая Роза Иосифовна Эфрус, которая утверждала, будто она – Роза Вакс, бывшая сотрудница ЧК, участница Гражданской войны и член партии с 1918 года. Двадцать три человека в Киеве «засвидетельствовали ее личность и чекистскую деятельность». В Москве ее личность подтвердили сотрудник наркомата обороны Абрамов, некая Л.Вольштейн и советский писатель и журналист Яков Бельский: «Я, Бельский Яков Михайлович, уполномоченный по борьбе с контрреволюцией Одесской губернской Чрезвычайной Комиссии, знаю тов. Розу Вакс с 1920 г. как чекиста…»
[1494] Роза Вакс сумела не только восстановить партийный билет, но и получить персональную пенсию и даже орден Красного Знамени. Однако уже в 1935 году НКВД Украинской ССР провел расследование, разоблачившее Розу как самозванку и авантюристку
[1495]. Но если Роза Эфрус и присвоила себе биографию Розы Вакс, из этого не следует, будто настоящей Розы Вакс не было.
Мальвина Ивановна
Вспомним о поездке Марины Цветаевой на Тамбовщину. Это было в сентябре 1918 года, неподалеку от станции Усмань
[1496]. Но продразверстки на юге России осенью 1918-го и на Украине весной 1919-го не так уж различались, мало различался и национальный состав продотрядовцев. В деревню Цветаева попала вместе с вполне интернациональной бандой, где были и русские, и евреи. И вот интересно, как она воспринимает тех и других.
Один русский ей скорее неприятен: «…чичиковское лицо, васильковые свиные прорези глаз. Кожу под волосами чувствую ярко-розовой. Смесь голландского сыра и ветчины». Но вот уже русский мальчишка-адъютант гораздо симпатичнее: «Круглое лицо, голубые дерзкие глаза, на белых, бараном, кудрях лихо заломлена фуражка. Смесь амура и хама».
В другого продотрядовца Цветаева, кажется, влюбилась. Читала ему свои стихи (и переписала на память), подарила книжку о Москве и серебряный перстень с двуглавым орлом. Описание нежное-нежное, почти восторженное: «Стенька Разин. Два Георгия. Лицо круглое, лукавое, веснушчатое: Есенин, но без мелкости. Только что, вместе с другими молодцами (где Стенька, там у нее «молодцы», а евреев зовет «опричниками». – С.Б.), вернулся с реквизиции. <…> Разин! – Не я сказала: сердце вызвонило!»
[1497]
Интерес Марины Ивановны к этому «Стеньке» (его подлинного имени мы не знаем, да это и неважно) совершенно определенный, и здесь дело уже не в национальности. Но для нас важнее другое. Евреев как мужчин она даже не воспринимает. Нет ни одной черты, ни намека на внешность. Правда, она называет их фамилии, может быть, подлинные, а может, навеянные ей священной историей (Левит) или текущей политикой (Каплан). Пишет она о евреях с иронией, пожалуй, даже не без сарказма: «Еврей со слитком золота на шее»; Рузман – «…еврей-семьянин (“Если Бог есть, он мне не мешает, если нет – тоже не мешает”)»; Левит… Этому характеристики вообще не досталось, зато в разговоре он показан человеком явно мерзким: «Ваши колокола мы перельем на памятники», «Вы изволили выразиться про идейную жертву – жид?!»
Но самой колоритной персоной показана еврейка, «жена опричника со слитком»:
«– Это у вас платиновые кольца?
– Нет, серебряные.
– Так зачем же вы носите?
– Люблю.
– А золотых у вас нет?
– Нет, есть, но я вообще не люблю золота: грубо, явно…
– Ах, что вы говорите! Золото – это ведь самый благородный металл. Всякая война, мне Иося говорил, ведется из-за золота».
Сколько словесного яда!
На прощание Цветаева устроила этой корыстной, но наивной местечковой еврейке целый спектакль. Назвала свое «настоящее» имя:
«– Циперович, Мальвина Ивановна.
(Из всей троичности уцелел один Иван, но Иван не выдаст!)
– Представьте себе, никак не могла ожидать. Очень, очень приятно.
– Это моего гражданского мужа фамилия, он актер во всех московских театрах.
– Ах, и в опере?
– Да, еще бы: бас. Первый после Шаляпина. – (Подумав.) – …Но он и тенором может.
– Ах, скажите! Так что, если мы с Иосей в Москву приедем…
– Ах, пожалуйста, во все театры! В неограниченном количестве! Он и в Кремле поет.
– В Крем…?!
– Да, да, на всех кремлевских раутах. <…>
– …И скажите, много ваш супруг зарабатывает?
Я: Деньгами – нет, товаром – да. В Кремле ведь склады. В Успенском соборе – шелка́, в Архангельском (вдохновляясь) – меха и бриллианты…»
[1498]
Мальвина, она же Марина Ивановна, дала «жене опричника» такой адрес: Москва, Лобное место <…>, Брутова улица, переулок Троцкого.
«– Ах, уже и такой есть?
Я: Новый, только что пробит»
[1499].
«Жену опричника» не жалко, жалко крестьян, которых грабила эта еврейско-русская компания. И все-таки замечу: отношение к русским (своим) даже у Цветаевой совсем не такое, как к чужакам-евреям
[1500].
Немудрено, что антисемитизм на Украине и юге России был явлением повсеместным, и с каждым месяцем положение становилось все хуже, все безысходнее. «Не только простонародье, но и интеллигенция были страшно настроены против евреев»
[1501], – вспоминал генерал Шкуро. Осенью 1919-го В.И.Вернадский вдоволь наслушался разговоров о евреях: «Ехали (в поезде. – С.Б.) бабы, бывшие в местах убийства, в чрезвычайках Киева. В Харькове, говорят, все это было в гораздо меньшей степени. Антисемитизм чрезвычаен. “Жид” – слово, принятое в обществе, где я еду»
[1502].
