Позвольте, но ведь последние слова снова отсылают к Пушкину. Ну конечно же:
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Это сказано русским поэтом о русских и поляках. Однако «домашний спор» с поляками уже близился к концу. Польское национальное государство было создано, и вопрос стоял только о его границах. В этой невольной политико-литературной аллюзии Деникин явно не увидел грозного предзнаменования. Да что там предзнаменования – эти господа не могли разглядеть, понять, оценить многомиллионный украинский народ, его интересы, надежды, чаяния.
Деникин, подписавший обращение «К населению Малороссии», и авторы этого документа – Шульгин, Новгородцев, Малинин – сделали украинцам несколько уступок. Разрешили говорить на «малороссийском языке» в присутственных местах, в земских учреждениях, в суде. Допускались украинская пресса и книгоиздание, разрешенные, впрочем, и до революции. И, как великое одолжение: можно преподавать малороссийский язык «в его классических образцах», но только факультативно («если найдутся желающие» его учить). Кроме того, «в первые годы обучения в начальной школе может быть допущено употребление малорусского языка для облегчения учащимся усвоения первых зачатков знания»
[1571].
В сущности, это всё. Для 1913 года такая программа стала бы достижением. Но в 1919-м эти обещания звучали как издевательство. Уже созданы Украинская академия наук и два украинских университета (в Киеве и Каменец-Подольске), а тут милостиво дозволяют использовать малорусский язык «для облегчения усвоения первых зачатков знания».
Деникин и другие авторы этого документа по-прежнему отрицали само существование украинцев. Они говорили лишь о «малорусской ветви русского народа» и призывали сражаться «за Единую и Неделимую Россию». Шульгин, совсем потеряв чувство реальности, был уверен, что Деникин своим «Обращением» «исправлял былые ошибки царского правительства и выдергивал из-под ног украинствующих доску, на которой они стояли…»
[1572].
Было еще неопределенное обещание «децентрализации» и «самоуправления» на юге России, но оно не имело ничего общего даже с национальной автономией. Шульгин был сторонником территориального, а не национально-территориального деления. Никакой Украине или даже Малороссии не было места в «Единой и Неделимой». Предполагалось создать несколько больших областей-регионов – Киевскую, Одесскую, Харьковскую или Екатеринославскую. Нечто вроде старых генерал-губернаторств. И никаких национальных автономий.
Маньяки единства
Практика белых была намного хуже их идеологии. Владимир Короленко не раз видел, как белогвардейцы глумились и над украинским языком, и над украинской одеждой. К примеру, подходит к местным жителям белогвардеец с винтовкой и просит помочь ему снять вывеску «на собачьем языке». Жители (очевидно, украинцы) потрясены и возмущены. С места не двигаются. Тогда белогвардеец «кое-как сбивает вывеску винтовкой и с досады начинает бить по жести прикладом. Жесть оказывает крамольное сопротивление. И смех, и грех…»
[1573].
В 1919 году в деревнях и даже в городах еще носили национальную одежду. Так было и в центральной России и на Дону, на Кубани, на Украине. И вот идет по улице Полтавы компания украинских девушек в ярких народных нарядах. Навстречу им офицеры Добровольческой армии, кавалеристы. И эти герои начинают потешаться над девушками, спрашивают, «что это у них за азиатские костюмы?»
[1574]. Уж и не знают, как обозвать украинцев: то они «австрийцы» или «поляки», существующие на немецкие деньги, то азиаты.
Подобные случаи вовсе не мелочь. Офицеры и солдаты Добровольческой армии не просто исполняли приказы начальства. Они искренне не любили и не принимали все украинское, кроме, быть может, украинского борща. И гонения на украинскую культуру они охотно поддержали, потому что была она им чуждой, непонятной и враждебной и в самом деле едва ли не немецкой.
Отсюда же и грубое, бестактное поведение даже главнокомандующего. Андрей Шкуро вспоминал, как в Екатеринославе Деникину поднесли хлеб-соль «представители украинофилов-самостийников». Каравай был обернут рушником, расшитым национальными узорами и украшенным надписью на украинском: «Не той казак, что поборов, а той, что выкрутився». Деникин принял хлеб-соль, но в застольном тосте сказал, обращаясь к украинцам:
«– Ваша ставка на Петлюру бита.
Затем он добавил, что Петлюра будет повешен, если попадется в руки Добрармии, как изменник»
[1575].
Украинские газеты – а они выходили не только в петлюровской столице Каменец-Подольске, но и в Киеве (в деле свободы печати Деникин был необычайно либерален), – обвиняли белых в глумлении над украинской культурой. Если верить украинской (петлюровской) прессе, белогвардейцы даже сжигали украинские книги (118 наименований). Осенью 1919-го национальная политика в Киеве оказалась в руках Анатолия Савенко. Он так рьяно искоренял «украинство», что даже среди русских белогвардейцев заработал репутацию «ограниченного фанатика».
Советская официозная «История Гражданской войны в СССР» (том 4) писала: «Захватив Украину, деникинцы тотчас стали проводить жестокую великодержавную политику национального угнетения. <…> Они срывали в городах украинские вывески, громили музеи, библиотеки, сжигали украинские книги. <…> Белогвардейцы глумились над памятниками украинской культуры и искусства: в Киеве они под исступленный вой офицерско-буржуазного сборища сбросили с пьедестала бюст великого украинского поэта и революционного демократа Тараса Шевченко, портреты Шевченко были изъяты из всех учреждений»
[1576]. Советскому изданию здесь и возразить трудно.
Самое поразительное, что белые были убеждены в поддержке народа, уверены, что украинский национализм, придуманный поляками, австрийцами и немцами, поддерживает лишь немногочисленная украинская интеллигенция, точнее, «полуинтеллигенция». Генерал Деникин получал сообщения от своей разведки, что в местности, где действовали отряды атамана Зеленого, повсюду были расклеены плакаты такого содержания: «Хай живе Вiльна Україна!», «Геть всеросійських узурпаторів!» Однако он делал из этих сообщений удобные себе выводы: «Все эти политические союзы, самостийные лозунги и схемы государственного устройства исходили или лично от “атаманов” и “батек”, или от их политического окружения, вербовавшегося главным образом из украинских социалистов и тонкого слоя украинской полуинтеллигенции – сельских учителей, кооператоров и других – почти сплошь приверженцев Директории. В народе же и повстанчестве ни самостийничество, ни шовинизм сколько-нибудь серьезно не проявлялись»
[1577]. Того же мнения был и Май-Маевский: «Глубоких корней в массах идея Петлюры не имеет и обречена на гибель»
[1578].
