В соседней Буковине кроме русинов-украинцев исстари жили и настоящие великороссы. Это были старообрядцы, еще в XVIII веке бежавшие из Российской империи. Русины их своими не считали, а называли липованами или кацапами.
Только в представлениях русского националиста поляки могли быть союзниками украинцев и даже «создателями украинского проекта». На самом деле украинские и польские националисты были врагами, принципиальными и непримиримыми.
Традиционные антисемитизм и полонофобия поддерживались традиционной же для Западной Украины экономической структурой. Почти половина земель принадлежала польским землевладельцам, а торговля и финансы были в руках евреев. Польский пан мог из одного лишь самодурства отказать крестьянину в аренде так необходимого ему луга или леса.
«В продолжение последних сорока лет правительством для Галиции фактически была польская шляхта, – писал Михаил Грушевский в 1907 году. – Начиная с 1860-х гг. и до нынешнего дня она играла роль лейб-гвардии венского правительства и династии и за это требовала от правительства сохранения своего господства в Галиции, неприкосновенности преобладания польской национальности, невмешательства центральных органов в управление Галиции»
[181]. Поляки, по его мнению, постарались превратить Галицию в «секретную камеру» с бронированными «шовинистическим цинизмом» стенами
[182]. Грушевский имел в виду, конечно, польский шовинизм.
Несколько попыток заключить политический союз оканчивались неудачно. В 1890 году поляки и украинцы заключили было соглашение («угоду»), но уже в феврале 1891-го кризис этой «угоды» был очевиден стороннему наблюдателю.
Из письма Леси Украинки брату Михаилу от 25 февраля 1891 года: «…поляки и русины ни чуточки не верят друг другу и прячут за пазухами порядочные каменюки на всякий случай. <…> Вся общественность галицкая, мне представляется, скорее бы с чертом помирилась, чем с поляками»
[183].
На самом деле «каменюки» не только прятали, но и, случалось, пускали в ход. Борьба украинцев с поляками приобрела характерный для XX века облик. В селе Коропец под Тарнополем австрийские жандармы (этнические поляки) закололи штыками украинского крестьянина Марка Каганца, который протестовал против фальсификации на выборах. Тогда 12 апреля 1908 года студент философского факультета Львовского университета Мирослав Сичинский (украинец, сын униатского священника) застрелил наместника Галиции графа Анджея Казимира Потоцкого. Когда студента схватили, он кричал: «Вот вам за вашу кривду, за выборы, за Каганца!»
Общественный резонанс теракта был огромным. По украинским селам Галиции новорожденных детей всё чаще стали называть Мирославами. Тогда украинцы говорили: «Наш Січинський най жиє, а Потоцький най гниє» («Наш Сичинский пусть живет, а Потоцкий пусть гниет»)
[184]. Поляки на фоне этих событий даже стали симпатизировать России и русским.
Русские националисты были убеждены, будто и австрийские власти, и поляки поддерживают украинцев. Они считали Грушевского платным агентом Австрии. Еще более подозрительной фигурой представлялся им униат Андрей Шептицкий, ставший для украинцев едва ли не «отцом Отечества». Но сами поляки этих людей ненавидели. Доктор Людвиг Колянковский (Львовский университет) требовал: «Уберите из Львова Грушевского, он страшно опасный враг»
[185].
Грушевского подозревали в шпионаже и австрийцы, его чуть было не арестуют в 1914-м, и только бегство из Австро-Венгрии спасет его от лагеря Талергоф. Все недвижимое имущество Грушевского – а он был богатым человеком, имел дом во Львове, дачу в Карпатах, – будет конфисковано. Шептицкого поляки вообще считали предателем, ренегатом. Несколько лет спустя, в разгар Гражданской войны, русские православные архиепископы Евлогий (Георгиевский) и Антоний (Храповицкий) оказались в польском плену, во Львове. Их разместили как раз в доме Андрея Шептицкого. Узнав об этом, польский генерал Александрович пришел в ярость: «Как! У Шептицкого?! У врага польского народа?!»
[186]
2
Русины-украинцы требовали провести границу по реке Сан, отделив польскую западную Галицию от украинских земель: «Знай, ляше, по Сан – наше!» А к восточной Галиции хотели присоединить населенную украинцами северную Буковину и земли Закарпатской Руси.
В отличие от Галиции, где национальной церковью русинов-украинцев было униатство, герцогство Буковина оставалось землей православной. Там размещалась одна из богатейших митрополий православного мира. Резиденция архиепископа напоминала королевский дворец, монументальный и ослепительный. Византийская роскошь с величественными пропорциями романского стиля. Мраморные колонны, золото, картины, персидские ковры. Зал заседаний Синода, стены которого обиты китайским шелком и украшены венецианскими зеркалами. Сокровища синодальной библиотеки – инкунабулы, редкие старопечатные книги… Даже русских архиереев, привыкших к роскоши митрополичьих покоев, к великолепию Исаакиевского собора и храма Христа Спасителя, потрясло и несколько смутило это богатство, которое подходило больше магнатам и олигархам, но не слугам Божиим.
Хотя государство секуляризировало церковные земли, создав особый «религиозный фонд», доходы от них поступали епархии. Богатые черноземы Буковины кормили духовенство, будто в Средние века.
Православная церковь содержала за свой счет богословский факультет в университете им. Франца Иосифа и была крупнейшим благотворителем во всей провинции.
Времена религиозной розни давно миновали. Национальная принадлежность значила намного больше религиозной, и греко-католик из Галиции был для украинца с Буковины своим, а православный румын (румыны преобладали на юге Буковины) – чужим. Румынское духовенство господствовало в православном клире Буковины. В начале XX века в Черновицкой епархии было только 80 священников-русинов, а румын – 225. Как только в храме румын-священник начинал читать проповедь по-румынски, селяне покидали здание церкви. Не в знак протеста – просто не хотели слушать проповедь на непонятном чужом языке. Церковная же служба шла, как и в России, на церковнославянском. Этот язык украинец, как и русский, хоть с трудом, но все же понимал.
