Палку явно перегнули. Митрополит Антоний сделал выговор Илиодору, а Синод вскоре перевел беспокойного иеромонаха в Саратовскую епархию. Там этот «Ленин в рясе» достигнет невиданных успехов: будет изгонять бесов, провоцировать погромы, строить в Царицыне Свято-Духов монастырь. Впрочем, к 1914 году Илиодор уже отречется от Бога и православной веры и бежит за границу
[328].
Между тем русские ультраправые, как известно, вовсе не были толпой фанатиков или сборищем малограмотных, темных, не вполне нормальных дикарей, способных только громить витрины в еврейских магазинах да избивать безоружных людей. Черносотенными взглядами были известны блестящий Василий Розанов и выдающийся филолог академик Алексей Соболевский, о. Иоанн Кронштадтский, популярнейший проповедник, ныне причисленный к лику святых. Да и Евлогий Георгиевский был, бесспорно, незаурядным деятелем церкви.
Еще до войны и отец Евлогий, и отец Антоний благополучно управляли своими епархиями. Антоний Храповицкий был столь гибок, что умел, когда надо, польстить и малороссиянам, поставив их даже выше великороссов: «Малороссы, преимущественно перед великороссами, взирают на Церковь Христову как на церковь не только русскую, но именно вселенскую и лучше великороссов уживаются на космополитическом Афоне, да и самую религиозную жизнь усваивают прежде всего как жизнь духовную, нравственную и этим именно началом одушевляют и внешний строй христианского быта»
[329].
Но теперь перед русским духовенством стояла особая задача, в большей степени государственная, имперская, чем духовная.
Штык и крест
1
В январе 1915 года архиепископ Евлогий писал министру внутренних дел Маклакову: «…государственное объединение Галичины с Россией тогда только будет прочно, когда она объединится и в нашей родной православной вере. Если же… она останется в унии, то она будет таким опасным гнездом украинско-мазепинского сепаратизма, который доставит нашему Правительству много забот, мы приобретем вторую Финляндию»
[330].
Браво, отец Евлогий! Эта фраза стоит всех исследований русской церковной политики в Галиции. Смысл, цели и задачи этой политики изложены в нескольких строчках. Даже враги архиепископа Евлогия не сомневались в его искренности и благочестии: «…как человек он в моральном отношении стоял безмерно выше Антония (Храповицкого. – С.Б.), но отличался каким-то диким фанатизмом, что доходил до жестокости по отношению к другим верующим, в данном случае – к униатам»
[331], – писал Дмитрий Дорошенко.
Отец Евлогий не отрекался от своих убеждений, но, отвечая на критику, замечал: «Присоединение к православию мне представлялось постепенным сознательным процессом»
[332]. И он, и русские чиновники и военные, знавшие об унии по книгам Николая Костомарова, были уверены, что несут народу Галиции свободу от ненавистного, навязанного поляками «папизма».
Да, были времена, когда поляки и русины-ренегаты навязывали унию православному населению Украины, а православные козаки раз за разом поднимали против них народные восстания. Униатских священников топили в проруби, бросали на корм днепровским осетрам. Но эти времена давно прошли. На Большой Украине уния была изведена при Николае I
[333]. Греко-католическая (униатская) церковь сохранялась лишь под покровительством империи Габсбургов. И там начался новый, неожиданный этап ее истории, которого и представить не могли ни русские, ни поляки. За минувшие полтора века греко-католическая церковь в Галиции стала национальной, украинской. Находились приходы, стремившиеся вернуться в православие (в Австро-Венгрии была свобода вероисповедания), но основная масса галичан, даже москвофилов, исповедовала греко-католичество.
Правда, среди украинских интеллектуалов, особенно на Большой Украине, встречалось уже много безбожников. «Капитал» Маркса стал настольной книгой будущих вождей петлюровщины. Но верующие националисты всё больше симпатизировали именно униатству: «Среди украинской интеллигенции был вообще вкус к унии совсем не по религиозным мотивам, а из желания и здесь как-нибудь обособиться от России», – замечал Василий Зеньковский
[334]. Это сказано про жителей Большой Украины. В Галиции же греко-католичество было важнейшей частью национальной жизни.
Подготовке униатского духовенства уделялось исключительное внимание. Чтобы получить сан священника, претендент должен был окончить теологический факультет Львовского университета. Но и после этого ему не давали прихода. Нужно было несколько лет отслужить в приходском храме, познакомиться с прихожанами, узнать их жизнь, их нужды, интересы. Митрополит Андрей Шептицкий так наставлял униатское духовенство Галиции: «Мы, всечестные отцы, должны во всём сблизиться с народом <…>. Сближаясь с народом, мы должны, как граждане, а тем более как пастыри, поддержать всякое культурно-экономическое стремление, к которому наши люди рвутся»
[335].
Образованный, грамотный униатский священник был для крестьян-русинов духовным авторитетом. И он был свой – в отличие от священников-румын с Буковины.
Мужики несли своим батюшкам все самое лучшее: прекрасно вышитые рушники, превосходную рыбу, если была дичь – то и дичь, поросят, гусей, уток, яйца в плетеных корзинках, сметану, черешню, яблоки, бочки душистого меда, покрытые свежими липовыми листьями. Добровольно несли, без понуканий. Зато и батюшка был их представителем и защитником, просветителем и наставником. Украинские селяне в Галиции говорили тогда: «…батюшка у нас решительно везде голова: и в церкви, и вне церкви»
[336].
