Корнилов погубил в атаках на германские позиции лучших русских солдат, а худшие бежали после первого же немецкого контрудара. Начатое в июне-июле наступление провалилось, окончилось отступлением, даже бегством.
В разгар наступления в Петросовет явилась солдатская делегация: подали ходатайство – отпустить хотя бы сорокалетних солдат из армии на время полевых работ. Разумеется, им отказали. Тогда солдаты решили, что «в исполкоме Петроградского Совета заседают евреи, которых надо бить»
[461].
Если бы немцы захотели нанести главный удар не на Западном фронте, а на Восточном, то уже в 1917-м они овладели бы и Киевом, и Петроградом, и, возможно, Москвой.
Солдат не понуждали ехать на фронт – уговаривали! Эшелоны с дезертирами шли с запада на восток. Евген Чикаленко вспоминал, как он решил поехать из своего имения на Херсонщине в Киев. На станции Мардаровка Чикаленко увидел поезд, «весь разгромленный, без окон, без дверей, как будто он перенес обстрел картечью». Вагоны были набиты возвращавшимися с фронта, «как бочка сельдями». Они заполонили не только вагоны, они, «как рои пчел», висели на буферах и подножках. Станционные служащие боялись выйти к поезду, потому что солдаты при малейшей задержке начинали их бить. Кондукторы от всей души проклинали «свободу, от которой им жизни нет, и восклицали, что для такого народа нужны нагайки и кандалы»
[462]. Никаких правил, никакого порядка не было. Академик Вернадский купил билет в купе первого класса, но вскоре вагон оккупировали солдаты. Кондукторы попрятались. В купе Вернадского набилось человек восемь. Так и ехали, нужду справляли в окошко
[463].
Как ни удивительно, дольше всех сохраняла дисциплину Дикая дивизия. Джигиты не очень хорошо владели русским языком и в политической жизни урусов не ориентировались. Однако осенью 1917-го и до них дошли большевистские агитаторы во главе с Евгенией Бош. Ее выступление горцам понравилось. Посыпались вопросы, ответы на которые в других русских частях давно хорошо знали: «Идти ли на фронт или отказываться?», «Можно ли убивать офицеров?», «Если встретишь буржуев на улице, убивать их или нет?»
[464] Горцы собирали оружие и готовились вернуться на родину с добычей, винтовками и пулеметами. Прежде они служили «белому царю», но белый царь давно отрекся от престола. Временное правительство и даже будущее Учредительное собрание царя заменить не могли. Теперь горцы хотели служить своим соплеменникам, своим народам.
Весна народов
На развалинах государства и общества сохранились только самые прочные, самые фундаментальные связи: семейные и национальные. Но не классовые и не профессиональные. Большинство профсоюзов, что появились весной 1917-го, скоро исчезнут. Люди сменят профессию, разорвут с прежним окружением. Лавочники и часовщики станут чекистами, токари и слесари – бродячими торговцами-мешочниками, разнорабочие (многие из них – крестьяне, подавшиеся на заработки в города) вернутся в свои деревни делить землю. Швейцарам несколько лет, вплоть до самого нэпа, будет не перед кем открывать двери, не от кого получать чаевые.
Но семья и нация – дело другое. Да, скоро брат пойдет на брата, русский на русского, украинец на украинца. Но и в революцию, и в Гражданскую войну нации не исчезнут, не распадутся. С первых же дней революции национальная идентичность станет много важнее чинов и званий.
Русский философ Владимир Соловьев утверждал, что национального вопроса в России будто бы нет и быть не может. Он слишком мало знал жизнь, и его книжные представления были бесконечно далеки от реальности. Революция 1917 года стала не в последнюю очередь революцией народов.
Поляки стремились воссоздать свое государство, уничтоженное в XVIII веке.
Финны считали, что после отречения Николая II и ликвидации монархии их связь с Россией должна быть расторгнута, а сама Финляндия – обрести независимость. Сенатор Оскари Токой, глава финского правительства, заявил, что Россия теперь является только «уважаемым соседом» и «высокочтимым союзником». После его речи торговцы в Гельсингфорсе и Выборге перестали принимать русские деньги
[465].
Сенат Финляндии ввел продовольственные карточки, которые полагались только местным жителям. После этого «русские войска оказались на положении иностранцев». Но это были уже не те русские войска, дисциплинированные, послушные своим офицерам. Русские солдаты «вели себя вызывающе», не признавали местные власти, в грош их не ставили: «Если финские полицейские арестовывали пьяного, как его тут же отбивали русские солдаты»
[466]. Матросы на военной базе в Гельсингфорсе, те самые, что убили адмирала Непенина и много достойных русских офицеров, распоясались настолько, что сенат Финляндии попросил Временное правительство вывести из страны русские войска
[467].
В Петрограде собрался Литовский сейм, где была принята резолюция о созыве Литовского учредительного собрания и создании независимого литовского государства (в июне 1917-го).
Народы Поволжья, прежде как будто не подававшие признаков политической активности, тоже собирали свои съезды и требовали автономии.
О национально-культурной автономии заговорили и евреи. Революция покончила с позорной чертой оседлости, но положение еврейского народа стало, пожалуй, еще хуже. Евреи по-прежнему жили в страхе. Распространялись слухи, будто дома евреев помечают крестами и скоро будет новый погром. В хлебных очередях ругали евреев, обвиняли их во всех бедах. Евреи, чтобы избежать угроз и оскорблений, перестали показываться в очередях. Тогда появилась новая идея: а почему же евреи в очередях не стоят? Значит, у них и без того все есть? Поползли слухи о «еврейском засилье», о евреях-торговцах, что-де взвинчивают цены
[468]. На фоне таких слухов бурное развитие еврейской национальной жизни и активное участие евреев в революции создали идеальные условия для развития антисемитизма. Послереволюционная Россия узнает такие погромы, перед которыми поблекнут и Кишинев 1903-го, и Одесса 1905-го.
Горцы из Дикой дивизии не случайно спешили вернуться (и вернуться с оружием!) к себе домой. Пришла пора взять реванш за поражение в Кавказской войне. В то время на плодородных землях равнин и предгорий процветали богатые русские сёла и казачьи станицы. В одном только Хасав-Юртовском округе жили 100 000 человек, четверть из них – русские поселенцы. Благодаря именно этим поселенцам округ «считался очень богатым»
[469]. Чеченцы Грозненского и Веденского округов начали совершать набеги на эти русские села. Полицию разогнали как «контрреволюционную», защищать русских стало некому. Русские крестьяне послали в Петроград свою делегацию – просить прислать войска для обороны от чеченцев
[470]. Но скоро мужики поймут, что глупо полагаться на бессильное правительство, и начнут вооружаться сами, вступать в перестрелки с абреками.
