Это советская историография утверждала, будто Гражданская война началась с мятежа Чехословацкого корпуса в мае 1918-го. Сейчас историки всё чаще пишут, будто война началась сразу же за большевистским переворотом 25–26 октября 1917 года. Но разве не началом Гражданской войны были эти перестрелки в русских селах, казачьих станицах, горских аулах? И не на одном лишь Кавказе. В Туркестане было не лучше.
Еще в 1916 году мусульмане подняли против русских восстание. Жестоко расправлялись с чиновниками, с крестьянами-поселенцами, захватывали в плен и уводили в рабство их семьи. Восстание подавили. Оседлые сарты (узбеки) покорились, многие кочевые киргизы (казахи) и кара-киргизы (собственно киргизы) бежали в Китай. В 1917 году эти киргизы возвращались на родину. Но русские поселенцы уже заняли их землю. Они помнили зверства повстанцев, ничего доброго от «азиатцев» не ждали, а потому встретили их с берданками и трехлинейками в руках.
Солдаты теперь были не на стороне власти, а на стороне своего народа. Крик «Наших бьют!» был важнее приказа командира. На базаре города Перовска (Сыр-Дарьинская область Туркестана) поссорились русские и киргизы-торговцы. Дошло до солдат. «В казарме раздался крик: “Киргизы бунтуют!” Медлить не стали, отряд прибыл на базар – бить киргизов. Одного киргиза застрелили, еще одного закололи штыком, двоих ранили»
[471]. При этом «особое озлобление» было характерно для тех солдат, что были набраны в здешних краях и с детства общались с киргизами.
6 мая 1917 года в деловой газете «Утро России» сообщалось о беспорядках в Туркестане: «европейские переселенцы» устраивают нападения на караваны киргизов, бывших повстанцев, возвращающихся из Китая: «Убивают их тысячами»
[472]. Больше всего русских колонистов было в богатой водой Семиреченской области, там русские крестьяне не раз избивали и убивали киргизов. 6 мая убили 231 человека, 13 мая – более 300
[473]. 23 мая в Пржевальске, русском городке, расположенном в живописной Каракольской долине неподалеку от Иссык-Куля, состоялось собрание русских общественных организаций. На повестке дня был самый актуальный для тамошних мест вопрос: возвращение киргизов из Китая. Многие не хотели их пускать назад, а некоторые вообще предлагали «вырезать всех киргиз, окружив их в горах и устроив продовольственную блокаду». Один крестьянин заявил, что, мол, все киргизы «подохнут от голода, после чего останется только сжечь их трупы»
[474].
Жестокие люди, что уж тут говорить. Но русские поселенцы сами оказались в положении отчаянном. В чужой, еще не вполне освоенной стране, окруженные многочисленными «туземцами», брошенные ослабевшей российской властью на произвол судьбы, они могли рассчитывать только на собственные силы.
В Прибалтике и Грузии русским тоже пришлось столкнуться с враждебностью местного населения. Уже 26 апреля 1917 года Общество русских граждан Лифляндской губернии пожаловалось Временному правительству на притеснение русских чиновников
[475]. Латыши стали выживать их с работы, увольнять, заменять на чиновников-латышей. В Кутаисской губернии грузины начали «национализацию» школьного образования: русским учителям предложили уволиться
[476].
Словом, национализм в считанные месяцы овладел умами миллионов людей. И не случайно, что самый многочисленный (после русских-великороссов) украинский этнос создал, пожалуй, наиболее мощное и многочисленное национальное движение.
Украинская весна
В начале марта 1917-го поручик Юрий Тютюнник возвращался из служебной командировки в Симферопольский гарнизон. О событиях в Петрограде он еще не знал. Тютюнника встретили два солдата и, отдав честь, обратились к нему на чистом украинском:
– Пане поручнику! Царя вже нема… революція…
«Их усатые лица сияли от радости», – вспоминал Тютюнник, будущий петлюровский генерал. Солдаты – это были украинцы из-под Кременчуга – рассказали ему о событиях последних дней. Но едва ли не больше известия о революции Тютюнника удивило другое: «Еще несколько дней тому назад эти самые “дядьки в шинелях” старались говорить только по-русски, называли меня “ваше благородие”, еще вчера пели “Боже, царя храни”, а теперь они и между собой говорили, и ко мне обращались на родном языке (на рідній мові) и не скрывали от меня своих чувств»
[477].
Даже на съезде кооператоров делегаты очень быстро перешли от деловых вопросов к национальным. Некто Васильчук закончил свою речь словами: «За свободную Украину, за самостийность, за родной язык и школу»
[478]. На заседание пригласили хор студентов-украинцев. Когда они запели «Ще не вмерла Украина», «то всех охватил невиданный мною в жизни энтузиазм: все целовались, некоторые плакали от радости, – вспоминал Евген Чикаленко. – Я так разволновался, что не смог сдержать слёз, и благословлял судьбу, что довелось мне дожить до такого счастливого дня; я рад был в душе, что со своих младых лет взял верное направление и, хорошо или плохо, шел верной дорогой»
[479].
В марте 1917-го в Киеве и в Петрограде состоялись грандиозные (в Киеве – будто бы до ста тысяч) украинские демонстрации, которые произвели колоссальное впечатление как своей многочисленностью, так и живописностью. Некоторые участники надевали старинные народные наряды, изображая козаков, сотников, полковников. Желто-голубые знамена вскоре стали такими же привычными и необходимыми на уличных манифестациях, как революционные красные.
В преимущественно русский Екатеринослав «украинская весна» придет позднее, только на 1 мая. Первомайская демонстрация 1917 года неожиданно для самих украинцев перейдет в украинскую манифестацию. Публика будет с воодушевлением приветствовать украинские делегации
[480]. Многонациональную Одессу окружали украинские села, их жители собрались 7 апреля на свой областной крестьянский съезд. Обсуждали не только земельный вопрос, но и национальный. Селяне решили, что помимо общероссийского Учредительного собрания надо созвать и свое украинское учредительное собрание и украинский сейм, которые и землю переделят как надо, и определят судьбу Украины. «Приглядываясь ближе к украинской интеллигенции, я чувствовал, как хмель революции все более кружит их головы»
[481], – писал Василий Зеньковский.
