Впрочем, именно в ссылке Евгения и Георгий стали то ли любовниками, то ли супругами. Верным будет и то, и другое. Их брак был «гражданским», оба не признавали венчания в церкви. Кажется, в этой отдельно взятой семье сексуальная революция победила значительно раньше, чем социальная.
Их сослали в Сибирь пожизненно, но родные едва ли не радовались этому: знали, что революционеры все равно убегут. Так и случилось. Евгения и Георгий всего через полтора года бежали из ссылки, через Владивосток, Японию и Америку добрались до Швейцарии. Очевидно, на семейные деньги – капитал сахарозаводчика Пятакова служил надежным финансовым фундаментом для революционеров. Ленин тоже рассчитывал на деньги Пятаковых, когда собрался издавать в Швейцарии новую социал-демократическую газету. Но вскоре он разругался с этой парой радикалов, в том числе и по национальному вопросу. Пятаков и Бош полагали, что после пролетарской революции национальный вопрос исчезнет сам собой, уделять ему внимание – значит идти на поводу у «буржуазных шовинистов». Надо, мол, объединять пролетариат разных наций, а не сплачивать буржуазию и пролетариат одной нации. «Социальную революцию мы мыслим как объединенное действие пролетариев всех стран, которые разрушают границы буржуазного государства, сносят пограничные столбы, взрывают в воздух национальную общность и устанавливают общность классовую»
[599], – писал Георгий Пятаков еще в 1916 году. Ленин с ним ожесточенно спорил.
Весной 1917-го Пятаков впервые столкнулся в публичной дискуссии с И.В.Сталиным. Дело было на апрельской партийной конференции.
Сталин был докладчиком по национальному вопросу. Он кратко изложил основные тезисы: 1. Партия признаёт право наций на самоопределение. 2. Тем нациям, что не захотят отделяться, предоставляется областная автономия. 3. Гарантируется защита прав национальных меньшинств, меньшинствам будет обеспечена возможность свободного развития. 4. Однако партия должна быть едина, ее нельзя дробить по национальным фракциям: «единый нераздельный пролетарский коллектив, единая партия»
[600].
Пятаков выступил с «контрдокладом» от своего имени и имени специальной партийной «секции» (комиссии). Это был обычный для него национальный нигилизм. Пятаков утверждал, что национальное государство безнадежно устарело, как устарели и сами нации. Революция возможна только всемирная. После нее появится и всемирное социалистическое хозяйство. Борьба за национальное государство «является в настоящее время реакционной борьбой, ибо под этим флагом будет вестись борьба против социализма»
[601].
Большинство проголосовало за куда более разумный проект резолюции, предложенный Сталиным. Однако сила и влияние Пятакова в Киеве только возросли. Георгий и его гражданская жена фактически руководили всей киевской организацией большевиков: «Перед нами две задачи: протестовать против мер правительства и, в частности, Керенского, с одной стороны, и бороться с шовинистическими стремлениями украинцев – с другой»
[602], – убеждал Георгий киевских товарищей по партии.
Пятаков вынужден был согласиться с Лениным, что судьбу Украины может решить референдум, но был уверен: на этом референдуме население просто не может проголосовать за самостийность
[603]. Массовость украинского национального движения оказалась для Пятакова явно неожиданной
[604]: киевские большевики летом 1917-го старались обходить даже программный для партии лозунг – право наций на самоопределение.
Интересно, что в анкетах Пятаков называл себя украинцем, но родным языком указывал русский. Украинцы же Пятакова своим никогда не считали. Винниченко не раз с возмущением писал о «русском национализме таких “социалистов”, как Пятаков», о «пятаковщине» и «пятаковском национализме»
[605].
Мужчина двадцати семи лет с копной «нечесаных волос, слитых с бородой в один лохматый комок», «безумные, немигающие глаза»
[606], очки в металлической круглой оправе. Так выглядел Георгий Пятаков. Он не раз ссорился со своей любовницей-женой. Причиной были не дурной характер, не пьянство или неверность – нет. Не семейные, а политические, партийные, фракционные разногласия разделяли Евгению и Георгия. Но вот именно в национальном вопросе они не расходились. Сын русского сахарозаводчика и дочь немецкого колониста были крайними интернационалистами, а может быть, и не совсем интернационалистами: «В эпоху финансового капитала национальное движение перестает быть революционным. Оно перестает быть народным. На Украине оно не есть народное»
[607], – заявила Евгения Бош на областном съезде РСДРП(б). Пожалуй, под последней фразой подписались бы и Василий Шульгин с Анатолием Савенко, Владимиром Бобринским и Антоном Деникиным
[608].
Украинская Народная Республика
В Петрограде большевики легко захватили власть. В Москве им дали отпор офицеры и юнкера. Бои затянулись до 2 ноября, причем большую роль в победе большевиков сыграл 7-й Украинский тяжелый артиллерийский дивизион
[609]. Красногвардейцы разагитировали артиллеристов дивизиона, те развернули свои тяжелые орудия на Воробьевых горах и без колебаний открыли огонь по историческому центру Москвы, где юнкера держали оборону. Не пощадили и Кремль.
В Киеве события развивались сначала по московскому сценарию. Командование Киевского военного округа не признало новую власть. Казачий съезд, проходивший в Киеве как раз в эти дни, тоже поддержал Временное правительство против большевиков. Правда, верных частей у генерал-лейтенанта Квецинского и комиссара Временного правительства Кириенко было немного: киевские юнкера и донские казаки. Большевики подняли против них разагитированные воинские части. Начались бои, проходившие весьма драматично. Юнкера и казаки захватили в плен часть ревкома (в том числе братьев Пятаковых) и использовали их как заложников. Тогда тринадцать пленных большевиков приняли решение пожертвовать собой. Пусть товарищи бьют по контрреволюционерам из пушек. А что пострадает Мариинский дворец (бывшая царская резиденция, построенная по проекту Бартоломео Растрелли), где содержали арестованных большевиков, что сами арестанты вряд ли выживут – так не беда, судьба революции не должна зависеть от чертовой дюжины пленных. Одновременно решение обстрелять Мариинский дворец приняли и те большевики, что находились снаружи: пускай погибнут наши товарищи, но восторжествует пролетарская революция!
