Полтаву должны были защищать военное училище и полк Богдана Хмельницкого. Этот полк еще недавно считался лучшей боевой частью украинских вооруженных сил, пока им командовал штабс-капитан Владимир Ластовченко (укр. Ластівченко), кадровый офицер русской армии и «свидомый» украинец: «…мужество, храбрость, любовь к Отечеству быстро сделали офицера чрезвычайно авторитетным командиром в глазах богдановцев, которые были полностью ему преданы»
[716]. Но однажды Ластовченко ужинал в ресторане гостиницы «Европейская». В вестибюль пришел полтавский анархист Дунайский и попросил офицера выйти к нему. Ластовченко вышел, и тогда Дунайский без лишних разговоров его застрелил.
Между тем личность командира играла решающую роль в боеспособности полка. Скоро богдановцы утратили прежнюю дисциплину. Солдаты начали пить, гулять, громить магазины и склады.
Богдановцев отозвали назад в Киев. Но оставшиеся в Полтаве украинские части были еще хуже, они совершенно не были готовы ни к бою, ни к обороне города. Их захватили врасплох. 6 (19) января 1918 года на вокзал прибыл муравьевский бронепоезд – точнее, блиндированный поезд
[717]. Его смастерили за два дня на станции Синельниково. Командовал бронепоездом матрос-черноморец Андрей Полупанов. Большевиков встречали… местные красногвардейцы, которые присоединились к муравьевцам и приняли участие в захвате города. Впрочем, десятка два юнкеров устроили засаду тут же, на вокзале, и обстреляли матросов. Бойцы товарища Полупанова забросали их гранатами.
Червонные казаки Примакова заняли телефонную станцию и здание губернского правления. Омелян Волох, стоявший в Полтаве со своим отрядом, бежал почти до самого Киева. Сопротивление оказали только юнкера, но и они вынуждены были сложить оружие под ураганным огнем большевиков и анархистов. Оборонявшиеся потеряли 98 человек, армия Муравьева – всего одного матроса и несколько раненых
[718].
В Константинограде было еще проще. Егоров с тремя тысячами красногвардейцев окружил город. Батальону («куреню») богдановцев оставалось героически умереть или сдаться. Богдановцы предпочли второе. Так Полтавщина вслед за Харьковщиной и Донбассом перешла под власть Советов. Та же участь ожидала и Черниговщину. Казалось, дорога на Киев свободна.
Самоликвидация украинской армии
Что же произошло с украинскими войсками? Новый военный министр Порш уверял правительство, что большевиков бояться не стоит, потому что на защиту Украинской республики с фронта придет сто тысяч украинских солдат.
Однако в реальности ситуация была совсем другой. На фронте оставалось много украинизированных частей, но их боеспособность была очень сомнительна. Им хронически не хватало офицеров, многими полками командовали прапорщики и подпрапорщики. В других полках офицеров хватало, но это были русские офицеры, которые пошли служить в украинизированные войска от безысходности: уж лучше «хохлы», чем большевики. Воевать за Украину по-настоящему они не собирались. А солдаты просто не хотели воевать, ни за кого не хотели. Из всех же партий лишь одна, большевистская, агитировала за скорейшее прекращение войны. Только большевики откровенно призывали солдат воткнуть штык в землю и разойтись по родным деревням, делить помещичью землю. После Октябрьской революции на фронте ликовали. Крики радости заглушали грохот боя.
Из воспоминаний командира женского батальона смерти Марии Бочкаревой:
«– Мир! Мир! – гремело в воздухе.
– Бросай фронт! Все по домам! Ура Ленину! Ура Троцкому! Ура Коллонтай!
– Землю и свободу! Хлеба! Долой буржуазию!»
[719]
Но солдаты услышали, что женский батальон продолжает бой, и пришли в бешенство.
«– Кончай ее! Пора кончать с ними! У нас теперь мир! – неистовствовали они и со всех ног бросились в нашу сторону. Почти одновременно позвонил по телефону командир корпуса.
– Бегите! – было его первым словом. – Мы все пропали. Я сам удираю. Бегите в Красное Село!»
[720]
Женский батальон воевал на Западном фронте, а на фронте Юго-Западном творились еще более удивительные дела. 13-й пехотный козацкий украинский полк во главе со своим командиром подпоручиком (!) Гусаренко оставил фронт и просто «исчез в неизвестном направлении»
[721]. Солдаты 23-го пехотного козацкого украинского полка приняли решение отправиться в двухмесячный отпуск. Полковое имущество передали общественным организациям Винницы, оружие сдали в городской цейхгауз
[722]. Командиры полков, «спасая жизнь, поразбежались кто куда»
[723]. Популярность большевиков росла от недели к неделе. Простые солдаты, конечно, не очень разбирались в партийных программах. Они просто слышали: «…есть такие большевики, что за народ держут»
[724].
Молодой рабочий Н.С.Хрущев, избранный в рутченковский Совет рабочих депутатов
[725] (сам еще не большевик, в партию он вступит в 1918 году), агитировал за большевиков, прибегая к простым и доходчивым словам: «Никита Сергеевич популярно объяснил им, что большевики – это значит долой войну, долой министров-капиталистов, а шахты, заводы – все это будет наше, рабочих»
[726].
Просто, ясно, убедительно выступал в Киеве большевик Ян Гамарник, будущий начальник политуправления Красной армии: «Мы, большевики, за мир без аннексий и контрибуций! Мир хижинам – война дворцам! Да здравствует товарищ Ленин!» После выступления рабочие и солдаты окружали его плотным кольцом, шли с площади, сомкнув ряды, с пением «Смело, товарищи, в ногу!»
[727]. Украинский социал-демократ Исаак Мазепа с грустью признавал: «…в народной массе говорилось: мы все большевики»
[728].
