Большевики пользовались темнотой и наивностью мужиков в шинелях. Появился слух, будто Генеральный секретариат так назван, потому что там генералы заседают. Так молва приписала социал-демократу Винниченко и его коллегам генеральские погоны.
Из повести Бориса Антоненко-Давидовича «Печать»: «Я прекращаю ети сказки буржуазные!.. Довольна мы натерпелись от всяких там радов и енеральских секретареві…»
[729] – заявляет солдат в потертой фуражке без кокарды. Скорее всего, дезертир, разагитированный большевиками.
Большевистские агитаторы старались не напрасно. Уже зимой 1917–1918-го украинские солдаты откровенно издевались над Радой, над украинскими интеллектуалами, что пытались построить украинскую государственность. Мужики хотели только оставить поскорее фронт и вернуться в родное село. Вернуться как можно скорее, чтобы не пропустить передел земли.
Из книги Константина Паустовского «Повесть о жизни»: «Из Чернобыля надо было ехать сорок верст на лошадях через сосновые леса и сыпучие пески. Лошади брели шагом. Поскрипывали колеса, от старой сбруи пахло дегтем. Возница – маленький “дядько” в худой коричневой свитке – все спрашивал:
– Там в Москве, безусловно перед вами извиняюсь, ще не слышно, когда произойдет вселенское разрешение?
– Какое разрешение?
– Чтобы хлеборобам самосильно пановать над землей. А панов и подпанков гнать дрючками под зад к бисовой матери»
[730].
Народ ждал раздела панской земли. Селяне начинали делить огромные латифундии Потоцких, Браницких, Сангушек, Уваровых, Горчаковых. Большевики этот раздел одобряли, одобряла и Рада. Но Рада стремилась все сделать по закону, без погромов, без насилия и, по возможности, выкупив землю у собственника (за счет государства, конечно). Вопрос о земле должно было решить Украинское учредительное собрание. А народ ждать «учредилки» не собирался и панов не жалел. В Гуляй-Поле местный совет во главе с анархистом Махно легко и просто решил эту проблему. Уже в сентябре 1917-го «трудящиеся Гуляйпольского района в своем дерзании стать полными хозяевами свободы и счастья в жизни <…>, за аренду помещикам не платили денег, взяли землю в ведение земельных комитетов, а над живым и мертвым инвентарем до весны поставили своих сторожей в лице заведующих, чтобы помещики не распродали его. Да удержали за собой контроль над производством…» – вспоминал Нестор Махно
[731]. Это еще Нестор Иванович умолчал о методах «работы» с помещиками.
Агитаторы Рады взывали к патриотизму, к гражданскому долгу, говорили о батькивщине, но недальновидные и уставшие от войны крестьяне охотнее слушали большевиков. «Настроение войск (и украинских) сильно большевистское, и большевистски настроена деревня»
[732], – писал из Полтавы академик Вернадский.
Самым сильным, самым авторитетным и удачливым большевистским агитатором стал Леонид Пятаков, старший брат уехавшего в Петроград (служить в Госбанке) Георгия.
Леонид почти всю войну сражался на германском фронте, был награжден четырьмя солдатскими Георгиями. Высшее образование в те годы открывало путь в офицеры, но Леонида, как человека неблагонадежного, в звании не повышали. Сейчас, в 1917-м, это оказалось большим плюсом. В Киевском гарнизоне он был самым популярным и самым авторитетным человеком. От природы деятельный, настоящий пассионарий, он все силы положил на агитацию в казармах.
Мы почти не знаем, как выглядел Леонид Пятаков тогда, в последние и самые важные месяцы своей жизни. С фотографий на нас смотрит строгий юноша в круглых очках, еще студент Киевского политехнического института. В 1917-м Леониду было под тридцать, а после трех лет войны он должен был выглядеть старше своих лет. Но не было, видимо, времени у товарища Пятакова перед фотографами позировать.
С лета 1917-го авторитет и влияние Леонида Пятакова стремительно росли, он оставил далеко позади своего брата – профессионального революционера Георгия. За четыре месяца бывший инженер и бывший солдат стал одним из самых влиятельных политических лидеров Киева. С августа он входил в Киевский комитет РСДРП(б), 27 октября возглавил Киевский ревком, в декабре избран во Всеукраинский ЦИК Советов (в Харькове).
Украинцы наблюдали происходящее с беспокойством, затем – с тревогой, с ужасом. В конце концов решили действовать.
Почти накануне Рождества, в ночь с 24 на 25 декабря, к усадьбе Пятаковых на Кузнечной улице пришли несколько вооруженных людей. Леонид, который на равных говорил с простыми солдатами, обычными мужиками, на самом деле жил в двухэтажном флигеле господского дома. В ту ночь там же ночевали брат Леонида Михаил Пятаков с женой, их сестра Вера, а также некто прапорщик Золотарев. От громкого стука в дверь все всполошились: «Мы украинские солдаты, будем делать обыск»
[733], – послышалось из-за дверей. Понимая, что открывать смертельно опасно, Пятаковы решили связаться с Генеральным секретариатом. Михаил уже звонил по телефону, но то ли к аппарату никто не подошел, то ли нападавшие оказались расторопнее. Дюжие украинцы высадили двери. В дом ворвалось полтора десятка солдат, вооруженных шашками, револьверами и карабинами. На шинелях солдат не было знаков различия, зато многие носили папахи с красным верхом – так одевались казаки из куреня красных гайдамаков, недавно созданного Петлюрой. Один из солдат, впрочем, назвал себя «вольным казаком». А командиром этого отряда был некий хорунжий в фуражке с желто-голубыми лентами, в брюках с желтыми лампасами.
В доме солдаты устроили не обыск, а погром. Что не могли и не хотели взять с собой, разбивали или рубили шашками. Перерубили и телефонный провод. Мужчин стали бить прикладами, столкнули с лестницы вниз. Пытались дознаться, кто из них Леонид. Когда тот назвался, солдаты, избив Золотарева и Михаила Пятакова, увезли Леонида в неизвестном направлении. Увезли полуголым. Он едва успел накинуть пальто, а вместо сапог или ботинок обуть сандалии.
Только три недели спустя, 16 января 1918 года, неподалеку от станции Пост-Волынский нашли тело Леонида Пятакова. На голове – след от удара саблей или шашкой, ладони изрезаны, фаланги пальцев разбиты, на левой стороне груди огромная глубокая рана. Врачи, проводившие экспертизу, решили, что у еще живого Пятакова пытались вырезать сердце, а он хватался руками за шашку, пытаясь защититься
[734]. Леонид Пятаков стал первой жертвой петлюровцев.
Рада дистанцировалась от этого преступления, украинские власти уверяли в своей непричастности, но вряд ли им многие верили. Георгий, узнав о смерти брата, дал клятву бороться за двоих. До победы коммунизма во всем мире, конечно.
