Еще осторожнее вели себя австрийцы. Австрийская разведка была великой и страшной только в воображении русских националистов. До войны она и не пытались пестовать украинский сепаратизм в России. Это было бы так же рискованно, как поджигать дом соседа в разгар жаркого и ветреного дня. Австрийцы недаром боялись распада своей лоскутной империи. И во время войны австрийцы и немцы действовали осторожно, лишних средств на украинцев старались не тратить. Союзу освобождения Украины денег выделяли очень мало, особенно в сравнении с миллионами, что тратились на подготовку революции в России. Австрийские части, укомплектованные украинцами, чаще всего воевали не на Восточном, а на Итальянском фронте.
Судьба Второй мировой войны решилась на Восточном фронте, Первой мировой – на фронте Западном. В течение всего 1917-го немцы перебрасывали дивизии из Прибалтики, Белоруссии, Галиции во Фландрию, Пикардию и Шампань. Там немцы пытались сокрушить мощь Франции, Англии и недавно вступившей в войну Америки. Задачи Восточного фронта были совсем другими. В планы германского генштаба не входил захват Москвы и Петрограда. Цель была другой: получить «в тылу мирно настроенную Россию, из которой изголодавшиеся центральные державы могли бы извлекать продовольствие и сырье…»
[835].
Поддерживать Центральную раду Германия долгое время не собирались, ведь украинские политики не уставали говорить о своей верности Антанте. Но чем хуже было положение Рады, тем больше интереса ее политики проявляли к немцам.
Плюнуть Троцкому в лицо
26 октября 1917 года Ленин от имени Совета народных комиссаров (Совнаркома), нового революционного правительства, издал декрет о мире и разослал всем воюющим державам ноту с предложением начать мирные переговоры. В декабре 1917-го в Брест-Литовске, где размещалась тогда штаб-квартира германского Восточного фронта, начались переговоры о сепаратном мире. Город был разрушен, но уцелела Брестская крепость. В ее цитадели, в здании офицерского собрания и в «маленьких офицерских домиках из красного кирпича»
[836], и решались судьбы войны и мира, судьбы Украины и России.
Переговоры были странные, необычные. С одной стороны – Германия и ее союзники: Австро-Венгрия, Османская империя и Болгария. С другой – обновленная большевистская Россия и… Украина, которая еще не была независимой. Формально Украинская Народная Республика оставалась частью России. Значит, ее делегация в Бресте была не нужна. В крайнем случае представители Украины вошли бы в состав общероссийской делегации. Но украинцы добились и участия в переговорах, и особого статуса для своей делегации. «Как четыре державы с вашей стороны, так две – с нашей», – предложили украинцы германскому статс-секретарю барону Кюльману. Глава немецкой делегации, прикинув возможные выгоды, согласился. Согласились и большевики. Так еще до IV универсала Украина стала самостоятельным участником переговоров.
Очень скоро выяснилось, что украинцы выступают не вместе с большевиками, а против большевиков. И чем хуже было положение УНР на фронте Гражданской войны, тем жестче вели себя молодые украинские дипломаты. Возглавлял делегацию Всеволод Голубович, инженер тридцати двух лет от роду. Но он вел переговоры только с 3 по 20 января 1918 года. До приезда и после отъезда Голубовича в Киев переговорами руководил Александр Севрюк, недоучившийся студент юридического факультета. Ему было двадцать четыре года. Другому делегату, студенту-филологу Любинскому, было двадцать шесть лет. Немцы свысока смотрели и на «молокососов»– украинцев, и на большевиков
[837]. В делегации Совнаркома наряду с интеллигентными Адольфом Иоффе, Львом Каменевым, Григорием Сокольниковым, Михаилом Покровским были солдат и комиссар-железнодорожник Николай Беляков, московский рабочий Павел Обухов, матрос Федор Олич, калужский крестьянин Роман Сташков. Они представляли победивший народ, угнетенные прежде классы. И понятно, что не все делегаты умели вести себя за столом переговоров и даже за столом обеденным. Немцы пересказывали друг другу анекдоты о русских: русский рабочий ковыряет вилкой в зубах, крестьянин на вопрос, какое вино ему налить, белое или красное, отвечает: «Которое покрепче»
[838]. Граф Чернин явно побаивался террористки Анастасии Биценко, что представляла в Бресте женщин, «освобожденных» социальной революцией
[839]. Ее роль на переговорах и в самом деле была загадочна. Биценко не понимала по-немецки, но гордо отказалась от услуг переводчика
[840]. Весьма своеобразно для дипломата действовал и секретарь советской делегации Лев Карахан. Он обнаружил, что курс рубля к марке был в Брест-Литовске намного выше, чем в Петрограде. Польские крестьяне охотно давали 350 марок за 100 царских рублей, в то же время за одну марку в Петрограде уже давали восемь рублей. Карахан срочно заказал в Петрограде партию сторублевок на несколько десятков тысяч рублей и получил возможность удачно спекулировать валютой
[841].
Переговоры в Бресте – внешнеполитический дебют советской власти. Как известно, дебютанты провалились совершенно. Дело было не только в их неопытности (в советской делегации не было ни одного профессионального дипломата) и слабости (военной и политической) советской России. Хуже было другое: впервые в русской истории правительственная делегация защищала не интересы страны, государства, правителя наконец, а интересы всемирного пролетариата. Иоффе, Каменев, Сокольников даже не скрывали перед немцами, что «русская революция есть лишь первый шаг к счастью народов».
Большевики стремились превратить переговоры о мире в общеевропейскую трибуну, где они могли бы агитировать за «мир без аннексий и контрибуций» при соблюдении «права наций на самоопределение». «Затягивание переговоров было в наших интересах. Для этой цели я, собственно, и поехал в Брест»
[842], – откровенно писал Троцкий позднее. Они надеялись затянуть переговоры до того, как в Германии и Австро-Венгрии начнется пролетарская революция. Европейская революция – единственная надежда большевиков на переговорах. Если революции не случится, большевики окажутся перед необходимостью или принять все требования немцев, или начать революционную войну. Но война не сулила ничего хорошего. Солдаты воевать не хотели: «Окопы были почти пусты»
[843], – отметил Лев Давыдович Троцкий – по пути в Брест-Литовск он как раз проезжал линию фронта: «Никто не отваживался <…> говорить даже условно о продолжении войны. Мир, мир во что бы то ни стало!..»
[844]
