В этих словах таился скрытый смысл, который мадемуазель Лаваль сразу сумела разгадать; а затем, как и предполагал герцог Мелинкортский, эта дама бросила быстрый взгляд в сторону хозяина дома, после чего томно потупила взор и притворно надула губки.
— Это не всегда возможно, — прошептала она.
Герцогу едва удалось расслышать эти слова, и поэтому он был твердо уверен в том, что больше никто за столом уловить их не мог.
— Для того, кто имеет смелость замахнуться на невозможное, все в конце концов оказывается возможным, — сказал герцог и увидел, как заблестели глаза женщины, и в который раз она прижалась плечом к его руке.
Аме давно ушла спать, но герцог Мелинкортский понимал, что ему придется разбудить девушку и выслушать все то, о чем она не успела рассказать ему на лестнице.
Он потихоньку постучал в дверь ее спальни, но ему никто не ответил. Тогда герцог открыл дверь и, подойдя к кровати, увидел, что она пуста, в нее даже не ложились. Охваченный внезапной тревогой, герцог быстро обвел комнату взглядом. Что могло с ней случиться, где она сейчас?
Но затем в дальнем конце гостиной он заметил то, что ускользнуло от его взгляда, когда он вошел в комнату.
Пламя в камине едва-едва теплилось — от тех поленьев, которые весело потрескивали и пылали ярким огнем, теперь остались лишь тлеющие угольки. На пол, перед камином, была брошена тяжелая медвежья шкура, и на ней в своем бархатном камзоле, повернув лицо к огню и подложив под голову руки вместо подушки, лежала Аме.
Девушка свернулась калачиком, как ребенок, и личико ее казалось совсем юным. Длинные и темные ресницы покоились на щеках. Герцог опустился на колено и, когда приблизился, чтобы тронуть девушку за плечо, заметил, что она, должно быть, плакала перед тем, как заснуть, у его светлости не было в этом ни малейших сомнений — на щеках остались следы слез, дыхание было прерывистым и даже во сне она иногда всхлипывала, возле нее лежал скомканный и мокрый носовой платок. Какое-то время герцог смотрел на это юное создание, затем тронул девушку за плечо. Она просыпалась медленно, затем на какое-то мгновение ее сонный взгляд задержался на герцоге, а потом она улыбнулась ему.
— Вы приснились сейчас мне.
— В это время вам надлежало быть в постели, — ответил ей герцог, — но сначала расскажите мне все о том тайном ходе.
После этих слов девушка окончательно пришла в себя, потом потянулась, чтобы прогнать сон, как это делает уставший ребенок.
— Сейчас уже слишком поздно, — проговорила она наконец, взглянув на фарфоровые, усыпанные бриллиантами часы, которые стояли на каминной полке. — Теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь, ваша светлость.
— Мадемуазель Лаваль только что вернулась в свою комнату, — возразил ей герцог. — Так что она говорила вам?
— Она говорила… — Девушка начала говорить и тут же замолчала на полуслове. — А почему я должна рассказывать вам об этом? Мадемуазель Лаваль хотела, чтобы вы пришли к ней предаваться любовным утехам. Я не настолько глупа и вполне могу представить себе, зачем вы ей понадобились в такой час, а я не хочу, чтобы вы пошли к ней. Она не зла и, конечно, не такая плохая, как герцог де Шартре, но самодовольна и глупа. Не можете же вы, монсеньор, влюбляться в кого попало, и особенно в такую женщину, как она.
— Я не люблю ее, — ответил герцог, — но если с ее помощью у нас появится возможность совершить побег из этого замка, тогда в данный момент эта женщина для нас очень важна. А теперь говорите, что она просила передать мне.
Но Аме все еще колебалась.
— Мадемуазель, я приказываю вам сообщить мне все, — настаивал герцог.
— Мы разговаривали с мадемуазель Лаваль сегодня днем. Это было в тот момент, когда герцог де Шартре показывал вам свою коллекцию табакерок. У меня создалось впечатление, что она очень опасалась, как бы наш с ней разговор не подслушали, и поэтому говорила очень тихо. «Скажи своему господину, — сказала мадемуазель Лаваль, — что если он захочет увидеться со мной наедине, то ему следует сегодня вечером пробраться в мою комнату. Сделать это будет очень нелегко по причинам, которые он поймет позже; но здесь есть тайный ход, и кое-кто знает о нем».
— А сегодня вечером, — продолжала рассказывать девушка, — когда все дамы после трапезы направились в гостиную, мадемуазель Лаваль попросила меня взять ее шаль. Потом она отвела меня в сторону и спросила, рассказала ли я вам о тайном ходе. Я объяснила, что все рассказала вашей светлости. «Он придет?»— спросила мадемуазель Лаваль. Я кивнула.
— Затем она прошептала мне: «В своей спальне, за кроватью, он найдет дверь. Вот ключ; он должен вставляться в розочку орнамента на шестой плитке от пола.
Пройдя по лестнице, он окажется в гостиной, из которой можно попасть в мою спальню. Скажите ему, чтобы передвигался как можно тише».
Больше она ничего сказать не могла, — закончила свой рассказ девушка, — так как к нам приближались остальные дамы. Она уронила на пол свой носовой платок, а когда я подняла его и возвращала ей, мадемуазель Лаваль вложила мне в руку ключ.
Девушка поднялась на ноги и извлекла из кармана маленький золотой ключик, который протянула герцогу.
Делая это, она не смотрела на него; и его светлость понял, что на глаза у Аме вновь навернулись слезы и она вот-вот расплачется.
— Это может оказаться хоть каким-то шансом» чтобы найти путь к бегству, — проговорил он.
Герцог Мелинкортский немедленно направился в свою спальню с намерением отыскать предполагаемый тайный ход. И в тот момент, когда он уходил, за спиной у него раздались всхлипывания, затем сдавленные рыдания, которые исходили, казалось, из самого сердца девушки. Тогда он повернулся и, подойдя к Аме, которая стояла на коврике у камина, взял ее за подбородок, потом заглянул в лицо. Губы у девушки дрожали, в глазах стояли слезы.
Долго-долго герцог молча смотрел ей в лицо, а затем проговорил тихо:
— Я должен идти к мадемуазель Лаваль, но с большей охотой я остался бы здесь, с тобой. Ну что, довольна, неразумное, глупенькое дитя?
Глава 4
Спустя два часа герцог Мелинкортский появился на пороге той двери за кроватью, которая вела в тайный ход, прошел через гостиную и нашел Аме у камина.
Девушка все еще не спала, а сидела, пристально глядя на языки огня в камине, в который она за время его отсутствия бросила поленья; когда Аме подняла к нему лицо, оно оказалось очень бледным, но следов слез герцог не заметил.
Наверное, у герцога Мелинкортского это было первый раз в жизни, когда он не смог выдержать взгляда женских глаз. Он почувствовал себя весьма неуютно, и, когда заговорил, голос прозвучал довольно резко:
— Нам надо бежать отсюда, и немедленно!
Аме встала на ноги, щеки ее немного порозовели.
— Так мы можем бежать? Вы уверены в этом?
