Тут он вдруг, похоже, осознал, с кем говорит. Слова так и замерли у него на губах, и он, в раздражении повернувшись к столу, накрыл чем-то лист бумаги, на котором писал, как будто Кандида могла что-нибудь прочитать.
– Может быть, это дерзко с моей стороны, – начала Кандида своим мелодичным голосом, – но мне очень любопытно было бы узнать, зачем вы были на кладбище?
– Вы действительно хотите это знать? – несколько агрессивно сказал Адриан. – Ну хорошо, я скажу вам. Я писал поэму.
Не ожидая, пока Кандида что-нибудь ответит, он продолжал тем же враждебным тоном:
– Ну а теперь смейтесь! Вы, конечно же, думаете, что это глупо и достойно презрения – делать что-либо подобное, в то время как я мог бы приволокнуться за какой-нибудь шикарной женщиной или напиться. Но тем не менее то, что я вам сказал, – правда.
Произнося последние слова, он так смотрел на Кандиду, будто готовился дать отпор какому-нибудь ее циничному замечанию или взрыву хохота.
– Но я прекрасно понимаю вас, – мягко сказала Кандида. – Когда пишешь поэму, ничего не замечаешь: ни времени, ни того, что тебя окружает, ни голода, ни усталости.
– Откуда вы это знаете? – уже другим тоном спросил Адриан.
Кандида улыбнулась.
– Мой отец был поэтом, – просто сказала она.
– Ваш отец? – воскликнул Адриан. Кандида кивнула.
– Да, – сказала она. – Его звали Александр Уолкотт. Не думаю, что вы о нем слышали.
– А это не тот Александр Уолкотт, который перевел «Илиаду», – недоверчиво спросил Адриан.
– Да. Это мой отец, – улыбнулась Кандида.
– Он учился в колледже церкви Христа, – вскричал Адриан, – там, где я сейчас! В прошлом семестре руководитель нашей группы сказал мне, чтобы я прочел уолкоттовский перевод «Илиады»; он считал, что это пойдет мне на пользу.
– Я так рада, что папу там не забыли, – задумчиво произнесла Кандида.
– Забыли? Разумеется, его не забыли! У нас в Оксфорде им очень гордятся, – ответил Адриан.
Кандида всплеснула руками.
– О, как бы мне хотелось, чтобы он мог слышать эти ваши слова, – сказала она.
Адриан вышел из-за стола и приблизился к ней.
– Вы хотите сказать, что ваш отец умер? – спросил он.
– Да, в прошлом месяце, – с легкой дрожью в голосе ответила Кандида.
– Мне очень жаль, – тихо сказал Адриан. – Я, конечно, не знал, что он может быть еще жив… Я имею в виду… Я не имел не малейшего понятия о его возрасте. Знаю лишь, что чтение «Илиады» в его переводе доставило мне большое удовольствие.
– Он прекрасно перевел ее, правда? – спросила Кандида. – А вы читали какие-нибудь другие его книги?
– Нет, но вы непременно должны мне о них рассказать, – ответил Адриан.
– А вы мне – о своей поэзии, – робко предложила Кандида.
– Конечно, – согласился Адриан, и в глазах его появилось новое выражение. Он бросил взгляд в сторону двери. – Но обещайте мне, что не скажете об этом моему опекуну.
– Почему? – поинтересовалась Кандида.
– Он не поймет, – объяснил Адриан. – Видите ли, он хочет, чтобы я был молодым светским денди и интересовался теми вещами, которые, по его мнению, подобают человеку моего положения и его подопечному.
– Но ведь не будет же он иметь ничего против того, что вы пишите стихи? – сказала Кандида.
– Он придет в ярость, если узнает, – заявил Адриан. – И будет презирать меня еще больше, чем сейчас.
Кандида собралась было возразить, но вдруг вспомнила, о чем говорил ей лорд Манвилл на постоялом дворе во время обеда. Писать стихи было, конечно, занятием мало похожим на те, какими лорд просил заинтересовать своего подопечного: игорные дома в Лондоне, другие подобные места, о которых она никогда не слышала, разве что Креморнские сады, о которых она как-то раз читала в газете.
Адриан, несомненно, был прав. Лорд Манвилл не одобрит его занятий поэзией.
– Вы ведь не скажете ему, правда? – умоляющим тоном произнес Адриан.
– Нет, конечно же, нет, – пообещала Кандида.
– А вы позволите прочитать вам то, что я написал? – продолжал Адриан.
– Может быть, я даже смогу помочь вам, – неуверенно предложила Кандида. – Я, бывало, помогала отцу.
– Каким образом? – полюбопытствовал Адриан.
– Я немного знаю греческий.
– Вы можете читать по-гречески? – спросил Адриан.
– Ну конечно, не так хорошо, как мог он, – сказала Кандида, – но отец часто говорил, что одна голова – хорошо, а две – лучше. И когда ему было трудно найти нужное слово или подобрать строку в рифму, он советовался со мной. Я читала очень много поэзии.
– Таких чудес со мной еще не случалось, – вырвалось у Адриана. – Никогда не думал, что встречу кого-нибудь, кто заинтересуется тем, что я пишу, не говоря уж о том, чтобы помогать мне.
– Полагаю, что в этой великолепной библиотеке есть множество книг, которые могут помочь вам, – сказала Кандида, оглядываясь вокруг.
– Наверное, есть, – равнодушно сказал Адриан. – Но вообще-то мне хотелось бы выражать свои собственные мысли. Я знаю, что переводить классиков – полезное занятие для тренировки пера, но есть столько вещей, о которых я хочу сказать и которые, я чувствую, можно выразить лишь стихами.
– Совершенно верно! – сказала Кандида, хлопая в ладоши. – Папа всегда говорил: «Поэт должен извлекать на свет то, что дремлет внутри него».
– Ваш отец действительно так говорил? – спросил Адриан. – Я думал, что был единственным человеком, открывшим, что на самом деле означает поэзия.
– Возможно, многие люди, – предположила Кандида, – поняли, что поэзия может помочь им, как не что другое.
– У меня довольно много стихов там, наверху, – сказал Адриан. – Мне не хотелось бы приносить их сейчас, а то вдруг мой опекун вернется; но если бы мы могли удалиться куда-нибудь вдвоем, я бы вам их почитал.
– Мне было бы очень приятно, – сказала Кандида. – Это все равно что побыть немного дома, с папой.
– Довольно странно, что вы, девушка, любите поэзию, – продолжал Адриан. – Люси совершенно ею не интересуется, хотя и пытается ради меня понять ее.
– А Люси – это… – нерешительно проговорила Кандида.
– …это девушка, на которой я хочу жениться, – объяснил Адриан, возвращаясь к своему враждебному тону. – Полагаю, мой опекун говорил вам об этом.
– И вы действительно женитесь на ней? – спросила Кандида, пропуская мимо ушей замечание о лорде Манвилле.
– Он не позволит мне, – со злостью в голосе ответил Адриан. – Он прикидывается, будто дело все в том, что я слишком молод, и все такое прочее. Но на самом-то деле он считает, что она недостаточно знатного происхождения. Да и вообще, этому «сердцелому» брак как институт совершенно не нужен.
