Кажусь себе лишней здесь, преступно лишней. Бестолковой. Но меня никто не прогоняет, и я рассматриваю пыль у носков своих летних мокасин. Ковыряю её, и невесомое рыжеватое облачко взлетает наверх. Оседает и снова взлетает.
— Нет, в третьем ангаре.
Голос Артура хриплый, сорванный, прерывающийся тяжёлым дыханием. Со всех сторон несутся удивлённые возгласы, и я вскидываю голову. Неосознанно. Вглядываюсь в толпу, люди смотрят на меня. Кто-то щурится, у кого-то похоть во взгляде, но в массе им всё равно. Или только кажется?
— В третьем ангаре? — озадаченно протягивает здоровенный детина и хрустит шеей. Разминает суставы, а на высоком лбу задумчивые морщинки.
— У меня что-то с дикцией? — рявкает Артур, и пара парней делают шаг назад.
Так и расходятся, тихо переговариваясь, а у меня ни единой подсказки, что же это такое — третий ангар. Отчего они так всполошились?
— Артур…
Он не слышит меня. Достаёт из кармана телефон, нажимает не глядя на экран и ждёт. И я вместе с ним. Чего только?
— Сашка, ты где? — почти ласково, а в глазах сталь. — Давай, друг, заканчивай там все дела и дуй на базу. Быстро. У нас собрание. Да, о пожаре речь. Нет, без тебя никак.
А положив трубку, говорит, глядя куда-то вдаль. Словно мыслями далеко-далеко витает:
— Уёбок. Какой же он уёбок. Друг, блядь.
И тут мне становится действительно не по себе.
— Артур… может быть, это не он?
Крымский вздрагивает, словно только-только вспоминает, что я рядом. Обводит меня мутным совершенно потерянным взглядом. Пустым. Сломленным. Проводит рукой по лицу, всё ещё очень бледному, улыбается. Только в этом нет ни радости, ни тепла. Лишь боль и безумие.
— Вот и узнаем, — смеётся, запрокинув голову, громко кашляет и бьёт себя кулаком в грудь. — Я бы мог тебе пообещать, что буду в порядке. И все будут в порядке. Только с предателями у меня всегда был разговор короткий. Прости, мой мир не для нежных девочек.
Ладонью он проводит по моему плечу, ловит пальцами пульс на шее, обводит скулу. Я знаю, что на нас смотрят. Крымский наверняка тоже в курсе, но ему всё равно. А мне тем более. Артур обхватывает моё лицо руками, упирается в мой лоб своим и тихо-тихо говорит:
— Надо было грохнуть Романова ещё лет двадцать назад. Уже на свободе был бы. Но тогда я не узнал бы тебя. Самый горький парадокс всей моей жизни.
Я обхватываю руками его широкое татуированное запястье, трусь о ладонь, а Артур вздыхает.
— Сегодня я отвезу тебя в аэропорт. Улетишь далеко, и всё у тебя будет хорошо. Пообещай, что будешь счастлива.
У меня покалывает в носу и пекут веки. Пытаюсь понять, не шутит ли он, но в голосе и во взгляде ни намека на юмор.
— Тебе надо уехать, улететь, быть подальше отсюда.
— Нет, ты с ума сошёл. Я не уеду!
— Тихо, тихо, — прикладывает палец к моим губам, смотрит почти ласково. Недолго, но мне хватает этого, чтобы захлебнуться.
— Артур…
— Не спорь, так надо.
— Кому это надо?!
— Тебе. Знаешь, я впервые решил подумать о ком-то, кроме себя. Не мешай быть рыцарем.
Горькая усмешка на губах, а у меня горло сводит спазмом.
— Улетай, птичка. Ты обязана быть счастливой. За нас обоих.
И целует меня в лоб. Почти невинно. Трепетно.
— Скоро тут будет слишком много крови.
— Ты… ты меня бросаешь?
Господи, о чём я?! У нас был просто секс и сделка! Как он может меня бросать, если ничего не обещал? Только никак иначе назвать то, что он делает сейчас, я не могу.
— Я вернусь. Всё наладится и я вернусь. За тобой.
Я киваю, а внутренний голос орёт в рупор: ложь.
Но я снова киваю.
21 глава
Артур
Хочу ли я её отпускать?
Боже упаси. Нет. Безоговорочное, бескомпромиссное. Окончательное нет. Но разве всегда существует только моё «хочу»?
Сейчас именно тот случай, когда отпустить её будет самым правильным. Верным. Безопасным. Настоящим, сука, подвигом.
Но меня от одной мысли об этом тошнит неумолимо. Хочется сложиться пополам, упереться руками в землю и выблевать нахрен все внутренности, пока не стану кем-то другим. Совсем другим. Не собой.
Меня тошнит от себя самого. От своей слабости. От невозможности что-то изменить. Это война. Жертвы и кровь. Разве Злате есть место в этом дурдоме? Только почему мне кажется, что борьба с самим собой — то, что выиграть у меня не получится? Никогда. Ни за что. Проиграю всухую.
Сотни глаз, кажется, впиваются в меня сейчас. Я знаю, что они смотрят — они всегда настороже. Я не знаю, кто из них на самом деле крыса. И пока что не хочу об этом думать. Потом.
У меня остался только час той жизни, которую я хотел бы прожить. Иллюзия бесконечного времени, которое ещё сумею, смогу прожить по-другому. Правильнее. Ярче. Счастливее.
Всего час, и я возьму от него всё, что только смогу. Всю её себе заберу. Впечатаю в себя, волью в свои вены, надышусь запахом, очищусь. Просто на минуточку поверю, что способен стать кем-то другим. Смогу измениться и всё изменить. Сделать хоть кого-то действительно счастливым.
Без тебя ей будет лучше.
Да.
Без тебя она будет счастлива.
Непременно.
Не порть её и без того сломанную жизнь, не делай её невыносимой.
Правильно. Всё правильно.
Ну что ты можешь ей дать? Бесконечные ожидания? Страх твоей смерти? Одиночество вдвоём?
Верно. Ничего. Я ничего не смогу ей дать.
— Пойдём, — выдавливаю из себя с каким-то утробным стоном, беру Злату за руки и чуть не силком волоку в тот самый домик.
Тот, в котором запер её впервые. Не знаю, каким чудом мне удаётся справиться с замком. Я держу Злату за руку крепко, она непривычно тихая прячется за моей спиной, и это тоже кажется правильным.
Настоящим.
Дверь едва не слетает с петель, я толкаю Злату в комнату. Пошатывается, но остаётся на ногах, а этот дурацкий спортивный костюм многое от меня скрывает. Непозволительно много.
— Я честное слово очень хочу быть нежным. Правда. Научи меня. Покажи как это.
Откуда во мне вообще эти слова берутся? В каком участке моего воспалённого тысячей проблем и непривычных эмоций мозга они генерируются? Не понимаю.
Злата закусывает нижнюю губу и, бог свидетель, я вижу лёгкий блеск слёз в её глазах. Смаргивает. Втягивает носом воздух — шумно, запрокинув голову назад, а рыжие волосы по плечам.
