Через две недели Гордей с Настей уже шли по залитому солнцем Иерусалиму. Гордей подошел к Стене Плача, просунул записку между белыми, раскаленными от солнца камнями, прислонился к ним лбом и пару минут просто молча постоял, обращаясь к Нему. А потом отошел на пару шагов, давая место другим страждущим, и сел на белый пластиковый стул. На соседний стул устало опустился сухонький старичок-раввин в черном пиджаке, белой рубашке и широкополой черной шляпе.
— Ой, какая жара! — пожаловался он. — Слушайте, кто бы попросил Бога включить в небесах над стеной кондиционер? Ему же это точно не будет стоить ни копейки в отличии от нас с нашими ценами на электричество, при которых уже и антисемитов не надо. Мы умрем сами!
Гордей молча кивнул, занятый заветными мыслям.
— Издалека приехали, как я посмотрю? Судя по вашему лицу, таки все плохо. Неужели настолько? — поинтересовался раввин.
В его миндалевидных глазах было столько участия, что Гордей, который никогда ни с кем не делился своими проблемами, вдруг выложил ему все.
Раввин молча выслушал. А потом мягко сказал:
— Проблема вашей женщины не здесь, — он прикоснулся к животу, — а здесь, — он показал на сердце. — Поверьте, молодой человек, женщины обладают такой невероятной силой, что стоит им чего-то не захотеть, и это таки не получится, даже если вы подпрыгнете до небес. Причем она может это делать не специально, неосознанно. Может быть, она чего-то боится? Или не полностью доверяет вам?
— Разве такое возможно, чтобы женщина подсознательно запретила себе беременеть? — растерянно спросил Гордей
— А почему вы думаете, молодой человек, каждый еврей в утренней молитве обязательно говорит: "Господи, спасибо, что не сделал меня женщиной?" Потому что ни один мужчина не выдержит того ада, который творится в женском сердце и очаровательной головке. И знаете что? — он понизил голос, оглянулся, придвинул стул вплотную к стулу Гордея, и горячо прошептал ему в ухо: — Мне иногда кажется, что эти хулиганы, которые говорят, что бог — это женщина, где-то по-своему правы. Иначе почему у Него так часто меняется настроение? Особенно, когда это касается денег. Стоит вам немножко подзаработать, и вы уже рады, что можно чуть-чуть отложить на потом, так Он тут же вам придумывает новые расходы, которые сыпятся на вашу голову без остановки. Разве женщины не ведут себя также?
И глядя, как горячий ветер тихо шуршит белыми листками бумаги, наполненными слезными просьбами и втиснутыми в щели Стены, Гордей почувствовал, как в его доверии к Насте зазмеилась такая же трещина. Только записку в нее не положишь. Слишком больно. И слишком плотно срослись камни недоверия в его сердце. Пятясь от Стены по площади, чтобы не поворачиваться к святыне спиной, Гордей решил, что им с Настей нужно расстаться. Если не навсегда, то хотя бы на время. Ему необходимо почувствовать свободу. Подумать и проверить: сможет ли он без жены?
Анастасия
Картины в комнате для гостей и вправду прекрасны. Легкие, как мотыльки, балерины Эдгара Дега парят в воздухе, пронизанные светом. Странно видеть их в этом доме. В жизни бы не подумала, что Гурджиев — поклонник художников-импрессионистов и балета. И хотя внешность обманчива, но все же очень странно обнаружить у такого хищника любовь к нежному и прекрасному.
Делаю шаг назад, чтобы рассмотреть картины на расстоянии, и натыкаюсь на Макса. Он обнимает меня двумя руками и целует в затылок. По телу пробегают мурашки. Меня охватывает какая-то страшная гадливость. Словно ко мне прикоснулся мерзкий таракан, а не красивый молодой мужчина. Зябко передернув плечами, вырываюсь, отталкиваю его и резко говорю:
— Давайте считать, что у нас уже все было!
На его лице мелькает замешательство.
— Ээээ… это, простите, как? Не понимаю!
— А вот так. Будем делать вид, что мы переспали.
— Извините, но я, действительно, не в состоянии понять, что вы имеете ввиду, — Макс пожимает плечами.
— А что тут непонятного? Вам никогда не отказывали женщины? Я вас не хочу!
Хотела еще добавить: "Вы мне физически неприятны", но сдержалась.
Судя по его лицу, видимо, действительно, не отказывали. Наверное, их можно понять. Ну да, конечно! Высокий, мускулистый, из-под распахнутой рубашки виднеются те самые знаменитые "кубики" на прессе. Рельеф мышц, как нарисованный. Наверное, нужно убиться в спортзале и упиться пищевыми добавками, чтобы такое накачать. Я привыкла к балетным танцорам, большинство которых сложены, как боги, но даже у них такого нет. Я, по крайней мере, не видела.
— Малыш, ты очень напряжена, — мягко говорит он и снова обнимает меня. — Это с непривычки. Давай я сделаю тебе массаж, ты расслабишься, и все будет хорошо, — он одним прыжком оказывается сзади меня, неожиданно ловко и быстро нажимает обеими руками на мои шейные позвонки.
Пытаюсь его оттолкнуть, но по телу, натянутому, как струна, вдруг разливается такое блаженное тепло, что я прерывисто вздыхаю. Макс увлекает меня на кровать и шепчет:
— Просто массаж, и все. Расслабься, малыш!
— Не называй меня малышом. Я этого терпеть не могу!
— Хорошо, — примирительно шепчет он. — Как скажешь, — он кладет меня на шелковое покрывало животом вниз и пробегает пальцами по позвоночнику. — Ты вся — сплошной узел, нельзя же так нервничать. Расскажи мне, что случилось. Я умею хранить чужие тайны. Представь, что я — твой психолог.
С ума сойти! Бред какой-то! Да что он о себе возомнил? Руки у него волшебные, с этим не поспоришь, но неужели он думает, что я сейчас начну исповедоваться? Не люблю наглецов. И всегда ставлю на место. Тем более вот таких мелких, которые мнят себя мужиками с опытом, потому что привыкли к тому, что скучающие взрослые тетеньки тянут к ним свои загребущие жадные ручки, унизанные бриллиантами. Твоя очередь огрести, мальчик! Резко поднимаюсь, сбрасывая его руки, и поворачиваюсь к нему лицом, усевшись на колени. А мальчик бойкий. Он уже и рубашонку скинул. И теперь поигрывает мускулами на накачанной груди. А на лице такая легкая ухмылка: мол, не ломайся, тетенька, шансов устоять у тебя ноль из тысячи.
Бросаю презрительный взгляд на его мужские красоты и ядовито усмехаюсь:
— Давай-ка определимся. Я тебя сейчас огорчу до невозможности. Вообще-то ты просто стриптизер. Поэтому не нужно строить из себя то, чем ты не являешься. Твои приемчики жиголо на меня не подействуют, поэтому оставь меня в покое. И не трать время зря. У тебя ведь время — деньги, правильно? Пока есть возможность, поищи себе здесь среди гостей другую маму для вот этого мамонтенка, — я, брезгливо поморщившись, тычу пальцем в его брюки.
Отравленная стрела достигает цели. Жгучая обида мелькает в его глазах. Он вскакивает, низко кланяется и вдруг тонким скоморошьим голосом скороговоркой выдает:
— Простите холопа, барыня! Не извольте гневаться! Виноват, дерзил и за то розгами уму-разуму научите. Сами мы не местные, да! — он с громким хлопком бьет себя по плечу и отвешивает земной поклон, — ради пропитания в стриптиз-клубе работаем. Только не танцами у шеста занимаемся. А ночным администратором вкалываем. Так себе и на учебу заработали, и прочее все. И денежки идут, и клиенты начинающему психологу. Там же много богатых барынь, вот таких, как вы. И всем психолог нужен. Потому что они замужние и одинокие. А тут мы со своим рыльцем к барыням-то и подкатываем. Мы же, холопы, по природе своей проворные, хоть и на конюшне выросшие. Не маааасковские мы, оттого пропитание всюду ищем. Так что вы, барыня, не стесняйтесь, по наглой ряшке нам дайте. А то мы же немытым суконным рылом-то — да и в калашный ряд! — он отворачивается и отходит к окну.
