Впереди кто-то заскулил, и охотники радостно ускорились. Грейс заметила рваную дорожку крови на снегу, вдавила пятки в конские бока, прижалась грудью к шее лошади и неожиданно для самой себя вырвалась вперед. Кобыла так резко развернулась и накренилась, что колено Грейс почти коснулось земли – если бы не зачарованная бусина Макдара, она бы точно вылетела из седла. Но сейчас ее это не волновало. Внутри ярилась алчная пустота, которая требовала, чтобы ее заполнили. Раненая рука пульсировала все сильнее, и эта боль подстегивала девушку, гнала вперед, пока охотники не остались позади, пока она не поравнялась с волком.
Зубы псов клацали в дюйме от его ног, алые уши горели во мраке. Волк был поджарым и длинным, Грейс могла различить ходившие под кожей позвонки. Когда зверь поднял на нее взгляд, у него были человечьи глаза, полные ужаса. Но охотница не испытала ничего: она не сумела бы отыскать в себе жалость, даже если бы захотела. Она видела, как сочится кровь из подбитой лапы животного, а ее собственная левая рука почти потеряла чувствительность. Пальцы дотронулись до жесткого меха, по телу волка прошла обреченная дрожь. Он знал, что это конец.
В спину зверя резко вошла стрела, и Грейс выгнулась, оглушенная болью, взорвавшейся в районе шеи. Обернувшись, она увидела беловолосого Анвена. Тот улыбнулся ей.
«Я умираю», – сказала она одними губами.
– Я знаю, – ответил тот и, достав из-за спины вторую стрелу, пустил ее волку в голову.
Глава IX
ТОМАС
Томас никогда не интересовался, кто его отец. Его не слишком увлекала и мать с ее душной, давящей, навязчивой любовью. Но Марджори была единственной хранительницей ключей от его тесной тюрьмы, и приходилось изучать повадки этой женщины. Он знал ее так хорошо, что мог предсказать перемену в настроении по ритму дыхания и размерам зрачков. Рауль – тогда его звали так – точно предугадывал момент, когда мама велит ему «возвращаться в ящичек». Марджори так и говорила, словно он был не живым человеком, а одной из фарфоровых собачек, которых она держала на каминной полке:
– Пора в ящичек, милый.
Иногда ему удавалось посмотреть на мир глазами Лоры. Чувство было такое, будто сидишь на последнем ряду в кино. Когда она засыпала, вселенная Рауля тоже погружалась во тьму, хотел он того или нет.
Иногда у сестры получалось прятать от него целые куски своего существования. Лора верила, что жизнь принадлежит только ей, а он оказался с ней связан по чистой случайности, как врожденная болезнь, которую нельзя вылечить, но можно держать под контролем. Конечно, Рауль пытался убить сестру. А кто бы не пытался? Когда они были детьми, он учился перехватывать управление ее телом: старался заставить Лору сунуть руку в кипящее масло или воткнуть карандаш себе в глаз. Он понятия не имел, не пострадает ли при этом сам, но, когда ты в отчаянии, тебе все равно.
Однако эти попытки ни к чему не привели. Он освоил умение прорываться наружу, лишь когда Марджори снимала чертову цепочку, блокировавшую одного из них внутри. Только тогда он мог взять над сестрой верх.
Из всей семьи ему по-настоящему нравилась одна Вивиан – независимая и такая острая, что об нее можно было порезаться. Но Марджори ненавидела младшую дочь, и Раулю приходилось бить и щипать ее, чтобы угодить матери. Он знал – по расширившимся ноздрям и нервно дрожавшим губам, – что той это по вкусу, что она сама мечтала бы проделать с дочерью все это.
Рауль помнил щекотное и приятное чувство, когда надрезаешь на младшей сестре кожу или рассматриваешь фолликулу вырванного волоска, похожую на спичечную головку. Но с гораздо большим удовольствием он бы просто наблюдал, как она играет. Вивиан была чистюлей, ненавидела беспорядок, прямо как он сам. Но, причиняя ей боль, он выигрывал несколько лишних минут у Марджори, а они были самой главной ценностью в его жизни. Несколько раз Рауль даже пытался объяснить это Вивиан, но та отказывалась слушать.
Ему было шестнадцать, когда младшая сестра с отцом уехали из дома, – тогда он впервые понял, какова на вкус утрата: кислая, как протухший имбирный соус. А какова на вкус свобода, узнал лишь несколько месяцев назад. Она пахла пластиковой самолетной едой, и это был лучший запах в его жизни.
Пора в ящичек, Лора.
⁂
Томасу нравилось его новое имя. Может, не слишком претенциозное, но он и сам стремился к простым, понятным радостям, доступным каждому человеку, даже тому, кто заперт в тюрьме или прикован к инвалидному креслу.
Он не переставал об этом думать, пока ехал на переднем сиденье автомобиля Салли – старой безликой металлической коробки с тремя обезьянками на приборной панели. Салли вела неосторожно. Ее глаза словно смотрели на лобовое стекло, а не на дорогу. Томас достал из бардачка сухую салфетку и прижал ее к содранной коже на костяшках.
– Пожалуйста, следи за дорожными знаками и не превышай скорость, – попросил он.
– Хорошо, – виновато ответила спутница.
Что за девушка сядет в машину с парнем, который только что на ее глазах избил ее бойфренда? Салли настолько боялась Стена, что была рада любому исходу? Или она из тех людей, кто мечтает, чтобы что-то ужасное произошло с их обидчиками, но не решается наказать их самостоятельно?
Большую часть жизни Томас тоже был вынужден просто наблюдать. Когда ему в руки наконец попал пульт управления собственной судьбой, действовать оказалось сложнее, чем он думал. Салли же выглядела так, будто потеряла этот пульт за диванными подушками сотню лет назад и даже не стала его искать.
– Я сильно отделал твоего парня, – напомнил он. Но Салли лишь издала неопределенный звук и рассеянно улыбнулась. – Как думаешь, он пойдет в полицию?
Не то чтобы его так уж сильно волновали копы. Томас знал, что достаточно пощекотать их той силой, что текла у него под кожей, как горячая газировка. Хотя он не мог влиять на технику или погоду, не мог заставить незнакомцев подчиниться его словам беспрекословно, но у него легко получалось убеждать их в самых невероятных вещах: например, что сухие листья – это настоящие деньги. Он не сумел бы заставить человека спрыгнуть с крыши, но был в состоянии довести до слез. Не со всеми это получалось, конечно. Тогда приходилось использовать другие способы.
Чем дольше он находился на «поверхности», тем ярче ощущалась эта сила, а биение Лоры внутри делалось все тише. Томас дотронулся до цепочки. Сестра останется там, где он ее запер, – в темноте, где ему пришлось провести десятки лет, пока она развлекалась. Может, стоит как-то вшить цепочку под кожу, чтобы ее было невозможно сорвать?
– Думаю, да, – ответила Салли.
Он моргнул. Успел забыть, о чем спрашивал.
– Только вряд ли полицейские заинтересуются его жалобой. У Стена уже были неприятности из-за драк, ему никто не поверит. Вдобавок все силы сейчас брошены на поиски той девочки.
«Той девочки»? Интересно, она ее вправду не помнит или притворяется? Они с Грейс неоднократно бывали в кафе, где работала Салли, а там появляется не так уж много новых лиц. Официантка видела их вместе по меньшей мере три раза, но ничего не сказала полиции. Томас все ждал, когда же его свяжут с пропажей младшей Берг. Но Салли молчала. По какой бы причине она это ни делала, пускай считает избавление от подонка бойфренда ответным подарком.
