На экране быстро сменялись стены, двери, из динамиков
слышались хлопки выстрелов, учащенное дыхание. Один из командиров сказал
профессионально:
– Новичок себя показал неплохо. Правда, рукопашной, как
мне показалось, избегал. К тому же у него отстает завершение...
Под завершением все понимали добивающий удар, когда первым
только вырубил противника на время, так как он всего лишь охранник или
служащий, нечаянно проходивший мимо и увидевший их лица...
– Но стреляет отменно, – определил инструктор по
стрельбе. На экране фигурки быстро-быстро пробежали обратно, снова пошли
вперед, уже медленнее, замирая в ключевых моментах. – Вот он выстрелил с
поворота... и точно в лоб...
Валентин, лучший стрелок по появления Дмитрия, сказал
лениво:
– А вторую в глаз зачем засадил?.. Садист?
Инструктор усмехнулся:
– Но в глаз, а не мимо. Думаю, от торопливости.
– Или не был уверен в первом выстреле, – добавил
Валентин ехидно. – Помню, в детстве из рогатки я тоже пару раз
промахнулся...
Дмитрий смолчал, чувствуя как чувство неприязни к барону
начинает пускать корни, разрастаться.
Когда на экране возникли три фигуры, Дмитрий увидел себя:
страшного и с оскаленными зубами, его судорожно жмущие на курок пальцы. Трое
респектабельных мужчин с калашами вздрогнули как один, пальцы разжались,
автоматы еще не падают, а только чуть-чуть наклонились к полу, а он промчался
мимо как рыцарский конь, ногой вышиб дверь и тут же выстрелил в проем...
И все это время Валентин стоял на месте, хладнокровно
снимал, проклятый! А он думал, что спасает товарища, который почему-то
замешкался... Замешкался уже второй раз.
Когда запись подошла к концу, Ермаков остановил ее на кадре,
где генерал умоляюще смотрит на пистолет в его руке, повернулся к каскадникам:
– Какие комментарии?
Многие молча скалили зубы. Тарас пожал плечами, а когда
Ермаков повернулся к Валентину, тот отмахнулся с неудовольствием на красивом,
слегка надменном лице:
– Детская забава. Трудно отрабатывать технику на
детской площадке с ее песочницами. Ошибок немало, начиная от момента подхода.
Мы все нарушали, потому что враг ненастоящий...
Дмитрий вспомнил сенсорные датчики, ребят с калашниковыми,
кровь и разбрызганные мозги по стенам, падающие тела, через которые прыгал, а
они все еще пытались ухватить его за ноги. По спине пробежала неприятная дрожь.
Ермаков медленно наклонил голову:
– Да, вообще-то верно... Човен, вы можете идти.
Дмитрий вздрогнул, такое разрешение звучит строже приказа,
вскочил, и только когда дверь за ним захлопнулась, понял, что его выставили не
случайно. Там, за этой дверью, решают его судьбу холодновато и с точностью,
какую могут себе позволить только компы, а не люди.
Ермаков выждал, когда дверь захлопнулась, пощелкал
пультиком. На экране появилась картинка биллиардной комнаты, на этот раз она не
дергалась, явно снимали стационарной камерой.
– Это не наша запись, – объяснил Ермаков. – У
них там телекамеры в каждой комнате. Мы обнаружили нечто любопытное...
Все в молчании смотрели схватку новичка с двумя могучими
телохранителями. Все произошло в течении трех секунд, новичок уже метнулся к
двери с пистолетом в руке, исчез, а в комнате стояла тишина.
Тарас первым проговорил глухо:
– И что же, он об этом не сказал?
– Нет.
Тарас покачал головой. Лица офицеров были серьезными.
– Плохо. Очень плохо. И глупо. Он нарушил основное
правило. Из-за его глупости могли погибнуть другие. Я бы такого в свой отряд не
взял.
Инструктор возразил:
– Он же всего две недели у нас! Еще не прошел полный
курс. Да я из него такое чудовище сделаю...
– Все равно, – сказал Валентин непреклонно. –
Даже ребятня в уличных разборках знает, что интересы группы, ее безопасность –
выше. А эта лихость... ну, не от ума. Он просто дурак. Его либо перевести на
подсобные работы, какой из него спецназовец, либо начать переподготовку с
самого начала.
Глава 19
Небо нависало серое, промозглое. Мир весь был серым и
промозглым, а воздух охватывал как холодным мокрым одеялом. Я сделал вздох, и
вместе с литром воздуха заглотнул ложку распыленной воды,
Влага сразу пропитала одежду, обувь, проникла под кожу,
наполнила мою плоть сыростью, сделав ее чем-то вроде холодного студня, пролезла
в кости, до самого мозга костей, и дальше я пошел такой же серый и озябший,
едва двигающийся, мысли уже не толклись, а едва двигались, тоже серые,
безжизненные.
– Папа, – закричала дочь. – Папа! Иди сюда.
Мы уже разожгли...
В глубине двора поднимался сизый полупрозрачный дымок,
воздух колебался, похожий на прозрачный кисель. Его бурно и неудержимо вздымало
тугими струями к небу, а начинались они от примитивного мангала из простых
кирпичей, уложенных корытцем. В корытце толстый слой багровых углей, на
стальных прутьях нанизаны ломти мяса вперемешку с луком.
Дочь стояла, красиво изогнувшись в обтягивающих джинсах, поливала
шампуры с мясом тонкой струйкой из темной бутылки. Я уловил запах слабого
кислого вина, именуемого сухим. Мясо шипело, а когда капли попадали на угли,
там хлопало, угли темнели, вверх выстреливали струйки пара.
Я брел неохотно, но я живу в этом мире и подчиняюсь его
правилам. Одно из этих негласных правил гласит, что в выходные надо выезжать на
дачу, жарить шашлыки, все это так великолепно, замечательно, восхитительно...
На самом же деле любое мясо, зажаренное на простой
сковородке, куда вкуснее, чем это подгорелое, пахнущее дымом, жесткое и
неаппетитное даже с виду, с налипшими хлопьями пепла, сора. А если такие же
ломтики да в микроволновку – через десять минут уже настоящее мясо и настоящий
вкус!
Но я живу в этом мире, в этом времени. И не спорю по разным
глупостям, которые портят жизнь или желудок только мне. Иначе пришлось бы
спорить и драться слишком часто. Другое дело – народ, который живет на этой
территории. Я бьюсь за него не потому, что патриот: на самом деле не отличаю
финна от итальянца, а потому что в этом народе есть ряд достоинств, которыми не
наделен никакой другой. Точно так же, как, к примеру, у финна есть такие
черточки, которых нет у других. И финна, и русского надо сохранить. Тем более,
когда надвигается эта тупая страшная сила, готовая поглотить и втоптать в грязь
и финнов, и русских, и арабов...
Из дома выбежала Дашенька. В руках легкое плетеное кресло,
тащит усердно, язык вывалила на полметра. Глаза сияют гордостью: помогла деду.
– Спасибо, Дашенька, – поблагодарил я.
