Эта мастерская – норка зятя, человека неглупого, но до мозга
костей русского интеллигента, который с древнейших доцарских времен до
свинячьего писка страшился действовать в открытом мире и отвечать за свои
действия. За то здесь не боится отвечать за криво построганные доски, за
сломанное сверло или лопнувшую ножовку. Но отвечать за что-то более
серьезное...
Да, все тот ж извечный страх российской интеллигенции
действовать, который скрывается под «надо все взвесить, обдумать,
сформулировать, оценить, а кто решать будет...» и пр. При этом подается так,
что кто дольше всех бездействует, тот самый мудрый, т.к. дольше всех
обдумывает! Как в России к власти пришли полуграмотные коммунисты... ну ладно,
это перехлест, но все же им противостояли еще более образованная масса
интеллигенции. Или не противостояла? А все обдумывала, взвешивала, оценивала и
мыслила как спасать Россию? А большевики не мыслили, а пошли и взяли власть?
Как получилось, что в самой просвещенной стране мира, в стране, давшей миру
Гегеля, Шопенгауэра и разных всяких кантов, власть взяла примитивненькая идея
нацистов? И в власти пришла вовсе не интеллектуальная сила? Ну, та самая, что
при слове «культура», хваталась за пистолет? Какого черта мой зять
саркастически хохочет на кухне, глядя на придурков в правительстве, дебилов в
Думе? Они же не сами туда попали!!! Сам избрал, постеснявшись выдвинуть себя,
ибо политика – дело грязное, пусть ею занимаются люди грязные. А мы, чистые,
так не запачкаемся... Хрен, не запачкаетесь. Уже запачкались куда хуже,
позволяя ничтожествам править великой страной. Запачкали всю страну. Обгадились
на весь мир. А когда они всех вас ставят на четыре кости, не отгавкивайтесь.
Терпите, а то и постарайтесь получить удовольствие, ведь вас готовили жить по
рецептам Империи!
От калитки донесся шум подъехавшего автомобиля. Затем
голоса, легкие и четкие шаги, стук каблучков. Калитка отворилась, вошла молодая
девушка, плечи голые, несмотря на непогоду, зато платье длинное, почти до
лодыжек... хотя разрез сбоку до середины бедра, и мы сразу уставились на
дразняще мелькнувшую голую ногу.
Она производила впечатление яркого цветка, свежего и
пахнущего, в который хочется сразу же сунуть нос. Двигалась быстро, бодро,
глаза блестели, а подвижный рот с пухлыми губами с готовностью раздвинулся в
широкой улыбке:
– Виктор Александрович?.. Я Ксюша, младшая сестренка
Леонида. Он там возится с машиной, я не стала его ждать...
Я поклонился, взял ее нежные тонкие пальцы, но целовать не
стал, это чересчур, вместо этого задержал в руке, глядя в ее юное
очаровательное лицо:
– Добро пожаловать! Леонид о вас много рассказывал.
– Вот как?
– В самом деле много, – соврал я без всякого
стеснения. – Вижу, не преувеличил, когда расписывал, насколько вы
хорошенькая. Идите в дом, там сынишка вон того, что с шашлыками, покажет вам
как убивать русских солдат с одного выстрела по три штуки... Да какой там счет
на людей! Они русских считают на штуки...
Ее улыбка стала просительной:
– А можно, я посижу с вами?
– У нас разговоры не очень-то мягкие, – признался
я. – Видите, вон Игнатьев... который с газетой, сейчас взорвется!
Она протянула капризно и умоляюще:
– Я очень прошу-у-у...
– Ради бога, – уступил я. – Только не
жалуйтесь.
Она тут же устроилась на бревне, даже не стала сразу уж так
выставлять ногу, а бедро у нее просто совершенное, я успел заметить
безукоризненные линии и холеную изумительную кожу, что явно шелковиста на
ощупь...
Игнатьев отложил газету, встал, поклонился несколько
запоздало, представился, и тут же, совершенно забыв о красивой женщине, с
гневом потряс газетой:
– Вы это серьезно?.. Или ерничаете?.. Я никогда не могу
понять, когда говорите всерьез, а когда играете... играете во что-то страшное!..
– Вы о чем? – поинтересовался я.
Глаза мои наконец оторвались от щели на ее платье, чмокнуло,
я ощутил как давление в глазных яблоках вернулось к нормальному, а уши мои
настроились слушать слова.
– Вы, по сути, защищаете терроризм, – проговорил
он с ужасом. – вы защищаете даже не террористов... это всего лишь люди,
но... терроризм?.. Это ужасно. Этого я не понимаю. И никогда не пойму.
Он произнес гордо, с достоинством, не понимая даже, что
признается в собственной глупости, ограниченности и непроходимой тупости. Хуже
того, неспособности учиться.
Я кивнул Ксюше на Игнатьева:
– Видите? Он готов защищать гомосеков, извращенцев,
садистов, убийц... Хотя гомосеков и защищать не надо, они уже создали свою
партию, гомосека в президенты метят... А если их гомосек победит, то все, кто
трахается по-старому, будут отнесены к сексуальным меньшинствам, им будет
перекрыт доступ к ряду важных должностей...
Она молчала, несколько шокированная моей грубостью, но сама
же напросилась и обещала не дергаться, а Белович вдруг вклинился в разговор с
надеждой в голосе:
– К должностям? Тогда, может быть, тех, кто по
старинке, и в армию брать не будут? А то у меня сыну в следующем году...
– Еще один, – сказал я с отвращением. – Эх...
Уже никого не удивляет, что система юриспуденции охватила защитой все на свете:
вплоть до убийства червяка или бабочки. И только одно-единственное явление...
явление, порожденное чистотой помыслов и жертвенности духа!.. отвергнуто, предано
проклятию. У гомосеков или садистов есть сотни тысяч адвокатов, которые во весь
голос доказывают по радио, телевидению, Интернету, что они – благо для
человечества... а вот это, повторяю, порождение чистых и горячих душ, готовых
на самопожертвование для блага других людей, для блага всего человечества... не
имеет своего адвоката!
Игнатьев морщился, затем занялся переворачиванием шампуров,
а Белович переспросил с недоумением:
– Так уж и не имеет?
– Нет, – ответил я.
– А вы?
– Ну, я не в счет. Я вообще уникальное существо. Но кто
еще? Поройтесь в памяти. Просмотрите периодику. Дайте поиск по всему Интернету
Как же, понял я по его вздрогнувшему лицу, пороется в
Интернете! Он и на комп едва не бросается с молотком, как на исчадие, что
погубит культуру.
За калиткой прогудел еще гудок, там слышались голоса, хлопки
ладони о ладонь. Когда калитка отворилась, вошел наконец Леонид, улыбка
виноватая, на ходу поспешно вытирает пальцы ветошью, издали помахал всем и
убежал мыть руки. За ним шли художник, которого я дважды видел на каких-то
тусовках, имени не запомнил, а с ним грациозно двигалась, словно в восточном
танце, закутанная с головой женщина.
Судя по фигуре, очень молодая и яркая, на голове чадра с
полупрозрачной вуалью. Я разглядел крупные блестящие глаза, сочный рот, не
сразу признал ту девушку, что впервые увидел с Богемовым на вечеринке. Она
тогда в танце, чтобы поддать огонька, начала сбрасывать с себе «все лишнее». А
когда фигура изумительная, то лишним оказывается все. Она тогда сбросила с себя
лифчик, затем и трусики, так и танцевала среди нас, танцующих пар, задевая то
горячим бедром, то оттопыренными ягодицами, а то и полной жаркой грудью...
