– Маринка, – наконец вспомнил я ее имя. – Ты
под этой чадрой... еще заманчивее! Но что случилось...
Под чадрой послышался легкий смех, но я уже знал, что
случилось. Эх, Россия, Россия!.. Ни в чем не знаешь удержу. Воровать так
миллион, а иметь – так королеву. Либо пан, либо пропал, либо грудь в крестах,
либо голова в кустах... Это древние римляне сказали: aut ceasar, aut nihil, но
только русские жили по этому принципу. Остальные все копеечка к копеечке, шажок
за шажком, а Россия все пытается перепрыгивать ступеньки, а то и целые пролеты.
То мир во всем мире, то коммунизм, то вот сменить сгнившее православие самым
нетерпимым течением в молодом и сильном исламе – шиитами... Ведь выбрали же
суннитское направление! Оно терпимее, близко к традиционному православию, народ
так и вовсе разницы не заметит. В той же Турции, к примеру, никто чадры не
носит, а женщины даже страной правят, премьер-министр там очень яркая красивая
женщина...
Художник усадил ее между Игнатьевым и Беловичем, Ксюша
посмотрела на Марину победно и едва-едва не показала ей язык, по крайней мере
мне так показалось: она захватила место на бревне возле меня, сейчас
прижималась теплым мягким боком.
Игнатьев спросил непонимающе, крайне шокированный:
– Это выходка, да? Пощечина общественному вкусу, да?
Под черной чадрой раздался тихий смех:
– Нет. Это убеждение.
– Но как? Как это можно? Зачем?
Из-под чадры донеслось то же смешливое:
– Да просто так, если хотите!.. Никто же меня не
заставляет!.. И кроме того...
– Что? – спросил Игнатьев с жадным любопытством.
Она прямо посмотрела нам в лица, голос звучал все тем же
веселым колокольчиком, но я чувствовал насколько он стал серьезным:
– Кроме того.. не знаю, как это сказать... но
осточертело это... принадлежание всем.
Ксюша промурлыкала шокированно:
– Ну как зачем же такое вслух...
– Ну, я не так выразилась... – поправилась
Марина. – Вот восхотелось мне... принадлежать только одному человеку!
Ксюша сказала, опередив всех:
– Ну и кто мешает и дальше принадлежать всем? А если
только одному человеку – можно и без чадры. Хотя не знаю, зачем себя так
ограничивать...
Ее теплый бок прижался теснее, у меня в той части тела кровь
задвигалась быстрее, начала вспоминать, где у меня какие гормоны, я украдкой
посмотрел на спутника Марины, но лицо того оставалось таким же американски
безмятежным.
– А во-вторых, – закончила Маринка победно, –
чтобы все это видели! Ну такая вот я хвастливая. И чтобы он это видел и знал.
Что я только его женщина.
На нее смотрели во все глаза. Судя по отвисшим челюстям
Игнатьева и Беловича, они тоже вспоминали как она тогда танцевала. То была
полная свобода, Марина чувствовала, что в кругу хоть и незнакомых, но достойных
людей, потому спокойно сбросила одежды и танцевала нагая, тем самым подбавив
чего-то недостающего в нашу чересчур серьезную компанию.
Я посмотрел краем глаза на Ксюшу, она смотрит прямо перед
собой, но ее нервные клетки уже проникли через ее тонкую кожу и совсем
тончайшее платье, встретились с высунувшимися моими и начали самую древнюю на
свете игру. Мой голос сказал мягко:
– Только вы, милочка, уж пожалуйста, не плескайте
серной кислотой в лица красоток.
– Ка.. каких красоток? – удивилась она, но глаза
ее с неодобрением стрельнули в сторону Ксюши.
– Да было такое в Иране... Там тоже была почти Европа.
Или США. И мужчины и женщины одевались по-европейски. Но айятола Хомени призвал
сбросить иго черной Империи, и вот по его призыву вместе с американцами из
страны вышвырнули и европейскую одежду. А женщины одели паранджи... Сами одели!
И еще ходили по улицам и плескали кислотой в открытые лица.
Она зябко передернула плечами:
– Это дикость! У нас такое никогда...
Я смолчал. Когда Россия что-то строит, то у нее не просто
щепки летят, но и лес на сто миль в буреломах, как после Тунгусского метеорита.
А воздух желтеет от слов, которых ни в Библии, ни в Коране...
Громко стуча сандалиями, примчался Сережка. Глаза
расширенные:
– Я их всех замочил! А потом, гады, на мине
подорвался!!!
Белович поморщился:
– Сережа, где ты такие слова ужасные услышал?
– Так они ж, гады...
– А кто гады? – поинтересовался я.
– Да русские!!!
Белович быстро посмотрел на меня, на сына:
– Ты что такое говоришь? А ты кто?
– Я командир «Дельты», – ответил он гордо. –
Я весь русский спецназ замочил как кроликов!.. А потом и Москву разнес как
собачью будку, все взорвал, разнес, всех перебил, замочил...
Я перебил, видя как несчастный Белович то краснеет, то
белеет:
– Сережа, сбегай позови во-о-он того дядю, который
возится в столярке! Скажи, что шашлыки уже готовы, можно приступать.
Он унесся, чистенький и послушный, примерный мальчик, из
которого можно лепить все, что угодно. Tabula rasa, на которую уже пишут они,
дотягиваясь из темной Империи, я не мы, его родители.
Белович что-то лепетал, Игнатьев с преувеличенной живостью
заговорил о шашлыках, все принялись разбирать шампуры, от потревоженных ломтей
мяса запахи пошли мощнее, призывнее.
Затопали детские ноги, Сережа примчался еще быстрее, еще
издали закричал:
– Отмахивается! Там еще к нему одна тетя зашла...
Я посоветовал:
– А ты пойди и спроси, что значит надпись на экране:
формат диск цэ комплете... Запомнил? Умница.
Сережа умчался. Слышно было как внезапно в мастерской
настала тишина. Потом там загрохотало, дверь распахнулась с такой силой, что
едва не слетела с петель. Зять выскочил безумный, с вытаращенными глазами и
трясущимися губами. Его как ураганом пронесло к дому, оставляя за собой
перевернутые стулья, изломанные кусты роз, ибо как носорог ломился напрямую.
Белович спросил удивленно:
– Что это с ним?
Я пожал плечами:
– Это был только вопрос. Не знаю, что он подумал...
Глава 20
Изнурительные тренировки стали словно бы еще изнурительнее.
Нагрузки увеличивались практически с каждым днем. Он снова стрелял в полной
темноте, ориентируясь по звуку и даже запаху, бегал по лесу в очках ночного
видения, за спиной ранец в половину его веса, прыгал с крыш, врывался в
квартиры, вышибая металлические двери, дрался на лестницах, в лифтах и на
крыше.
Когда возвращался в казарму, ноги дрожали, а мышцы ныли как
у древнего старика. Медик на входе всякий раз предлагал сделать укол. Кое-кто,
не выдержав боли в мышцах, соглашался, но Дмитрий стискивал зубы по ломоты в
висках, проходил и падал на койку. Скрученные судорогой ноги щипал и растирал,
чувствовал как молочная кислота буквально разрывает ткани и рвет нервы.
