Ермаков повел рукой:
– Техника теперь решает многое. Не все, но многое. Что
такое компьютеры, знаешь. Что такое лазеры... Ну, хотя бы с лазерным прицелом
знаком. А здесь лазеры под руководством компьютеров идеально точно высверливают
эти полости внутри обычных пуль... мы их получаем ящиками, но, как видишь, для
особых операций модифицируем. Так, как это нужно нам. Могу добавить, что
снайперы Империи тоже не очень-то придерживаются запретов Женевской конвенции
насчет разрывных или несбалансированных пуль.
Дмитрий ответил рассеянно, все еще потрясенный таким
богатством:
– Да плевать мне на их запреты. Я пока ни Империи, ни
ее лакеям не подчинен... Но это же целая революция!
Сбоку на экране монитора поворачивалась объемная модели
пули. Справа и слева бежали строки цифр, они менялись с сумасшедшей скоростью
по мере того, как тончайший лучик лазера, в сто тысяч раз тоньше иглы, убирал
лишний металл внутри этого грубо отлитого комка металла.
На стрельбище шел, удерживая сладкую дрожь в ногах, а ящичек
с патронами прижимал к груди. Хотелось помчаться, сломя голову, поскорее упасть
на прокаленную солнцем землю и выпускать пулю за пулей в мишень. Нет, падать
нельзя, вдруг да коснется винтовкой земли, надо опуститься бережно, и уже
потом...
Из двенадцати огороженных щитками мест из троих торчали
широко расставленные ноги. С другой стороны из-за щитов виднелись стволы.
Иногда подрагивали, слышались сухие щелчки.
Никогда еще Дмитрий не опускался на землю так бережно. Чехол
снимал как подвенечную фату с целомудренной новобрачной, винтовку опустил на
мешок с песком как будто она была из стекла, бережно отвел затвор. Семь
патронов легли в магазин легко и привычно, словно там всегда жили. Когда вернул
затвор обратно, тот словно бы проскользнул как по маслу, легко повернулся в
конце и закрыл канал.
Наушники остались на полке, здесь не Олимпийские игры. В бок
оперлось что-то тупое, он менять положение не стал, уже дав себе задание
выпустить все семь пуль не больше, чем за десять секунд. Ноги его растопырились,
ботинки уперлись в землю, он превратился в прочную металлическую конструкцию.
Теперь только землетрясение смогло бы сбить прицел...
Уперев приклад в плечо, он поймал середину мишени в прицел,
задержал дыхание. Палец коснулся курка, затем в плечо легонько толкнуло.
Изображение мишени расплылось, но пальцы уже передернули затвор, патрон дослан,
выстрел, снова пальцы передергивают затвор, патрон, в душе ликование, что может
помешать, надо быть холодным как камень, сосредоточенным...
Когда ушла седьмая пуля, он ощутил угрызение совести, что
так бессовестно тратит драгоценные патроны, он-то знает сколько пота пролито
над каждым, даже если над ним трудились лазеры, но пальцы уже снова щелкнули
замочком, крышка железного ящика поднялась, а там этих патронов не меньше
сотни.
Он отстрелял уже семь раз по семь, когда за спиной прозвучал
удивленный голос:
– Да, это что-то... Все до единого в десятку!..
И другой голос, в котором узнал Валентина:
– Две ушли на пару миллиметров выше.
– Но в десятку, – согласился Ермаков.
– Мишени нужно отодвинуть, – предложил
Валентин. – Хотя бы еще на сотню метров. А лучше – на две. Из такой
винтовки да не попасть? Она ж сама находит цели. А пули сами ложатся в середку.
Дмитрий слышал как Ермаков хмыкнул, что-то бросил в
микрофон. Затопали ноги, затем голос над головой произнес:
– Переведи дух. Сейчас попробуй дистанцию посложнее.
Не отвечая, Дмитрий зарядил, дослал, на пару долгих минут
опустил веки, отгораживая себя от мира с его суетой, завистью, а когда раскрыл
глаза, мишени уже были на дальней дистанции. Он коснулся щекой теплого
приклада, заставил сердце уменьшить тактовую частоту, поймал в перекрестье
прицела центр мишени. После точка резкость смазалась, но пальцы привычно
дослали новый патрон, и второй выстрел прозвучал почти бездумно, на рефлексах.
Если внутри и осталась злость, эти двое все еще что-то
говорят за спиной, обсуждают, комментируют, мешают... может быть, сознательно,
надо же проверить его стрельбу в условиях легкого стресса, дополнительной
эмоциональной нагрузки, но ликование от обладания такой винтовкой не давало
ничему другому взять верх. Он стрелял и стрелял, выстрелы звучали как сухие
щелчки, словно всякий раз ломали тонкую веточку. Потом пальцы заскребли по
железному донышку, он услышал над головой довольный смешок, вздохнул, руки с
большой неохотой и отложили винтовку.
– Сейчас посмотрим, – сказал Ермаков. –
Сейчас поглядим...
Дмитрий поднялся, разогретая его теплом винтовка ушла в
чехол. Вокруг Ермакова толпились офицеры, трое рассматривали мишени в бинокли.
Примчались двое, мишени разложили на широкой скамейке, тут же вместо биноклей в
руках появились циркули.
Мишени остались девственно чистыми, только десятки в самом
центре были изуродованы, изорваны. Пули зачастую ложились одна в одну,
серединку вырвало вовсе. Только на третьей мишени две пули чуть сдвинулись от
центра вверх, но все еще оставались в десятке.
За спиной Дмитрия нарастал удивленный говор, он сам смотрел
на мишень неверящими глазами. В мире не существовало пуль, которые бы ложились
точнее, чем его собственные. Чем те, над которыми он сам корпел, выбирая
полости где бормашиной, где самодельными инструментами, способными делать
операции микробам!
И вот теперь эти пули все в десятке. Десятки таких пуль. Он
оглянулся, увидел торжествующую усмешку Ермакова, кислое лицо Валентина,
хохочущего Тараса, а за ним словно наяву он увидел эти сумасшедших
самодельщиков, что дни и ночи просиживают не перед телевизором, не за
компьютерными играми, не забивают козла по дворе и не таскаются об бабы к
бабе... а растачивают, доводят до только им известно совершенства самые
заурядные патроны армейского производства.
– Ты стрелял великолепно, – сказал Ермаков.
– Разве я?
– Ты.
– Это патроны, – возразил Дмитрий. – На свете
не было еще таких патронов.
Ермаков улыбнулся:
– Думаешь, тебе какие-то привилегии? Такие же патроны и
у других. По крайней мере в нашем подразделении. Но твои результаты – лучшие.
Ладно, отдохни. Потом стрельба по мишенях, что поставят вдвое дальше. Еще
вдвое.
У Дмитрия вырвалось:
– Но это невозможно! Даже ваши пули...
Глаза Ермакова горели грозным весельем:
– Ты еще не видел наших винтовок!
У Дмитрия задрожали руки, когда он увидел эту винтовку. А
когда только прикоснулся, то ноги стали ватными. Он не понимал, как это у его
соседа выше этажом на глаза наворачиваются слезы умиления, когда берет на руки
огромного толстого кота, тупого и ленивого, но сейчас чувствовал как от
кончиков пальцев по его телу пробежало животное тепло, как от живого существа,
что греет его в холодную зиму, лечит, забирает его болезни и страхи.
