И словно воочию увидел старого сгорбленного человека,
потомственного оружейника, что делал ее вручную несколько лет: сперва в грезах,
потом являлась ему во сне, затем рисовал, комкал и выбрасывал листы бумаги –
недостаточна совершенна, а значит – не прекрасна! – а потом долго и
влюблено делал в свободное от работы время там же на заводе, а то и дома в
полутемном сарайчике, почти не прибегая к стандартным деталям, а все вытачивая
вручную, подбирая только лучшие сорта стали и дерева.
Винтовка была прекрасна как фотомодель на подиуме.
Совершенство ее делало прекрасной, аристократичной, и Дмитрий бережно трогал
приклад из настоящего орехового дерева, вместо привычного силиконового,
заглянул в оптический прицел и едва не отпрянул: после привычного
четырехкратного это сорокакратное ошеломило.
– Но патроны, – прошептал он. – Они должны
быть усиленными! Ни один ствол не выдержит.
– Металл закалили так, что его можно разорвать только
атомной бомбой, но ее вряд ли кому удастся засунуть в ствол. Но ты прав,
патроны для нее тоже не простые.
Дмитрий заметил, что Ермаков сам вытащил из железного ящика
коробку с патронами. Похоже, в этом засекреченном помещении лаборатории и
мастерской он совмещает должности кроме няньки и отца-командира еще и завхоза.
Дмитрий вытащил пару патронов, взвесил на ладони. Таких
тяжелых еще не встречал, это не пули, а противотанковые ракеты. Понятно, их
делают тоже только здесь, в секретной мастерской, приспосабливая самый большой
размер гильз, используя свои пули с полым наконечником, набивая выверенным в
лаборатории порохом.
– Это самая точная в мире винтовка, – сказал
Ермаков ровно, но Дмитрий уловил в голосе полковника тщательно упрятанную
гордость, – но наши умельцы поработали... еще как поработали!... чтобы
сделать ее точнее, еще точнее, еще, а потом еще и точнее намного. Видишь,
родной ствол заменили на нержавейку, обработанную особым способом... словом,
никакая пуля его не разорвет, Приклад из особого сорта плексиглаза, хотя похож
на ореховое дерево, затвор из титана...
– Ого, – вырвалось у Дмитрия, – а это зачем?
– Время перезарядки уменьшается на сорок
процентов, – ответил полковник с гордостью. – Ты ведь умеешь стрелять
не только точно, но и быстро?
Дмитрий чувствовал как сердце прыгает, подбрасывает его
грудь толчками. В этом состоянии он не попал бы и в корову с пяти шагов.
– Это же сказка, – прошептал он. – А
винтовка... она же вся стянута этими винтами, как корсетом! Это не винтовка,
это монолит!
Полковник смотрел гордо, парень понимает толк, монолитность
добавляет винтовки точности, которая и так на два порядка выше, чем у
стандартной армейской.
– Такими бы оснастить армию, – пробормотал
Дмитрий. – Или была бы у меня такая в Афгане!
Ермаков развел руками:
– Увы, это не по карману. Лазеры и компьютеры пока есть
даже не в каждом научно-исследовательском институте! Но даже с помощью лазеров
делаем единичные экземпляры. Даже не знаю, во сколько влетает каждый экземпляр!
Лучше об этом не думать. Лучше заставить заплатить за это тех, кто довел нас до
такой жизни.
– Я... что смогу...
– Думаю, сможешь. А пока помни, за этой винтовкой
должен быть уход! Как за красивой и дорогой женщиной. Не допускай, чтобы
женщина начинала жаловаться, что ты на нее мало обращаешь внимания! Если она обидится...
ну, сам понимаешь.
Дмитрий прижал к груди винтовку:
– Эту женщину я никогда не обижу.
Глава 22
"Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на
поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось
довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым
поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил шпагу и, взяв в руки
первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что человек,
так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели,
вместе с тем, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность
дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на
шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от
такого описания поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были
французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские;
люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, историки, которые
писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни
под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после
сражений удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров,
переимка транспортов, партизанская война все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в
правильной позе фехтования остановился в Москве и вместо шпаги противника
увидел поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору
Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют
какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о
неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям
казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам встать
в позицию en quarte илои en tierce, сделать искусное выпадение в prime и т.д.
дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественную силою и,
не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотою, но с
целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила
французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году,
отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и
учтиво передают ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в
минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в
подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и
гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится
презрением и жалостью".
– Презрением и жалостью, – повторил я
вслух. – Что ж, презрения у нас к ним хоть отбавляй, но до жалости еще
далеко. Но до чего же старик верно указал на трясину, в которую попали еще
тогда и из которой все еще не выберемся! Это и называется – гений.
Из кухни донесся голос дочери:
– Что там, папа?
– Классиков читать надо, – изрек я, представляя
как скривится мое молодое поколение от этой банальной премудрости. Вспомнил,
как меня самого заставляли читать этих классиков и даже заучивать отрывки, я
сдавал и тут же все вылетало из головы, как рушатся с трудом взгроможденные
всевозможные предметы с плеч и головы эквилибриста, едва скроется за
кулисами. – Классиков читать... там есть все ответы.
