Она надеялась, что он отдыхает, и ей очень хотелось самой заглянуть в его комнату и убедиться, что он заснул.
Однако дверь между комнатами казалась наглухо закрытой, будто замурованной, и, забравшись после ванны в постель, Тара грустно смотрела на нее, пока наконец не заснула.
Два часа спустя она проснулась посвежевшей и, надев одно из самых нарядных новых платьев, спустилась к ужину.
Герцог и мистер Фалкирк уже ждали ее. Таре очень хотелось увидеть в глазах мужа хоть толику того восхищения, которым сияли глаза ее эдинбургских поклонников.
Но, к ее глубокому огорчению, герцог даже не взглянул в ее сторону. Он как раз показывал мистеру Фалкирку отпечатанную программку королевского визита, рассказывая, на какие церемонии были приглашены Маккрейги.
Задетая его безразличием, Тара встала прямо перед мужем и проговорила:
– Мистер Фалкирк был в восторге от моих новых туалетов. Надеюсь, вашей светлости нравится это платье. Я его надевала в Эдинбурге всего один раз, и все пришли от него в восхищение.
– Я в этом не сомневаюсь, – ответил герцог. Ни из его ответа, ни по выражению его лица невозможно было понять, нравится ему платье или нет.
Разочарованная, она завела разговор с мистером Фалкирком, с горечью понимая, что на самом деле ей хочется говорить лишь с одним человеком – ее мужем.
Когда дворецкий доложил, что ужин подан, они перешли в столовую. Повара потрудились на славу, приготовив в честь возвращения хозяйки праздничный ужин.
Тара попыталась воздать должное каждому блюду, однако оказалось, она не в силах сосредоточиться на еде, в присутствии герцога она могла думать лишь о нем одном.
Надо заметить, он не выглядел уставшим, хотя это было бы естественно после двух дней, проведенных в седле. И еще Таре подумалось, что он рад возвращению домой, хотя она могла и ошибаться.
Любовь к мужу делала Тару проницательной: ей казалось, она способна не только чувствовать его настроение, но и читать его мысли.
Ветер дунул в окно с такой силой, что стекла задребезжали, и Тара улыбнулась мистеру Фалкирку:
– Как я рада, что мы с герцогом сегодня не на Бен-Арке.
– Думаю, окажись вы сейчас там, вы сумели бы согреть его светлость и спасти от дождя, как сделали это тогда.
Герцог с любопытством взглянул на Тару.
– Разве после того, как меня ранили, шел дождь?
– Да… скорее даже не дождь, а ливень.
– И вы сумели уберечь меня от ливня? Как же вам удалось?
Тара, вспыхнув, отвела взгляд – ей было стыдно смотреть на герцога. Но герцог ждал ответа, и она тихонько проговорила:
– Я… укрыла вас… своим плащом.
– И прижали к себе?
– Д… да.
Тара очень испугалась: что, если герцог сочтет ее поступок дерзким? Она хотела объяснить, что иначе невозможно было бы защитить его от дождя, но не успела – раздались резкие, но такие пленительные для слуха звуки волынки.
Отужинав и побеседовав немного с герцогом и мистером Фалкирком о том о сем в главном зале, Тара встала и заметила, обращаясь к герцогу:
– Мне кажется, мы оба устали за два дня пути. Я уверена, вам тоже необходимо отдохнуть.
Почувствовав, что герцогу неприятна ее забота, она поспешно, боясь услышать резкость, сделала реверанс мистеру Фалкирку и, когда тот поднес ее руку к губам, спросила:
– Вы рады, что мы вернулись?
– В замке без вас было очень пусто, – ответил он.
И голос его прозвучал настолько искренне, что Тара даже улыбнулась.
– Спасибо, – пробормотала она, чувствуя, что слова его немного приободрили ее и ей уже не так тоскливо будет ложиться спать.
За окном лил дождь, и холодный северный ветер стучал в стекло, но миссис Маккрейг зажгла в ее спальне камин.
– Последние два дня стоит ужасный холод, ваша светлость, – сообщила она. – Я слышала, что и в Эдинбурге погода была не лучше.
– Да. Его величество даже несколько раз попадал под дождь, – ответила Тара. – Надеюсь, его светлость не простудился, он сегодня весь день ехал под дождем!
– Его светлость не тот человек, чтобы переживать по таким пустякам, – проворчала миссис Маккрейг.
Она открыла дверь и, присев перед Тарой в реверансе, пожелала ей спокойной ночи.
После ее ухода в комнате стало очень тихо. Тара задула свечи и забралась в постель. Сегодня у нее не было никакого желания читать. Она не сводила глаз с двери в комнату герцога, гадая, думал ли он о ней перед сном.
Припомнились те ночи, когда она перебинтовывала ему руку или бодрствовала у его постели, пока он метался в бреду. Интересно, помнит ли он хоть что-нибудь?
«А теперь я ему не нужна», – в отчаянии подумала Тара.
Что же он скажет ей завтра утром? А что, если предложит: если желаете, можете уезжать и жить с отцом?
Настроение у Тары сразу упало, ведь не может же она признаться мужу, почему хочет остаться в замке.
Как сказать, что она его любит? Как дать понять, что, приехав в замок не по своей воле, она постепенно, сама не ведая как, влюбилась в его владельца, да так сильно, что вся ее жизнь оказалась заполнена им и только им, ни для чего больше не осталось в ней места.
«Я люблю его! Люблю! О Господи, как же я его люблю! Сделай так, чтобы и он хоть чуточку полюбил меня! – взмолилась Тара. – Пусть он не прогоняет меня из замка, а уж я постараюсь, чтобы кланы жили в мире и больше никогда не было войны».
От волнения Тара зажмурилась, но, почувствовав, что вот-вот расплачется, снова открыла глаза.
И вздрогнула от неожиданности – на пороге стоял герцог. Она не слышала, когда он вошел.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и в отблесках камина Тара разглядела на нем тот самый длинный темный халат, который так хорошо помнила,
На мгновение перехватило дыхание, а уж о том, чтобы что-то сказать, не могло быть и речи. Первым заговорил герцог:
– У меня болит голова.
Тара поспешно села.
– И немудрено. Надо же было сделать такую глупость и целых два дня провести в седле, когда врач велел вам беречься в течение многих месяцев!
Герцог, не ответив, приложил руку к виску.
– Сейчас я разотру вам лоб, как раньше, – проговорила Тара. – Может быть, вы сядете в кресло?
– Я замерз, у меня в спальне не затопили камин, – не отвечая на вопрос, заметил герцог.
– Так можно простудиться! – воскликнула Тара. – Сейчас же ложитесь в постель! Как хорошо, что здесь пуховое одеяло! Я подброшу в камин дров.
