Несколько минут спустя папина сиделка сказала, что ему пора принять обезболивающее. Она наклонилась над ним, пытаясь дать таблетку, но папа не открывал рот.
– Дэвид, ну откройте рот, пожалуйста, – умоляла она его.
Но он не реагировал.
Мне становилось страшно – не за нас, а за папу. Я понимал, что без обезболивающих его последние дни будут ужасными.
– Дэвид, ну пожалуйста, – повторяла сиделка.
Она просила снова и снова, но папа не реагировал.
И тут мама медленно поднялась с дивана. Она взяла у сиделки таблетку и сбросила туфли. Встав на колени у ног отца, она нежно взяла его за руку.
Как только мама заговорила и ее голос достиг папиных ушей, его рот раскрылся как будто сам по себе. Он не только принял таблетку, но и проглотил ее без видимого труда.
Я уронил голову на колени и заплакал. Но источником моих слез была не печаль, а то, насколько прекрасен был этот момент. Вид мамы на коленях у ног отца стал для меня отцовским уроком, преподанным мне перед самым концом его жизни: когда деньги и вещи стали недосягаемы, когда глаза уже не открываются, все, что у тебя остается, это сердце, дыхание и духовная близость с теми, кто тебе дорог.
Так что, папа, в первую очередь я благодарю тебя. Мне не хватило бы и сотни страниц, чтобы сказать тебе все, что я хочу. Поэтому пока скажу лишь, что люблю тебя и мне тебя недостает… Моя следующая благодарность адресована маме. Я всегда видел в ней супергероя, но последний год жизни отца показал, что я не замечал и половины. Мучительная боль, сквозь которую ей пришлось пройти, сделала ее еще более необыкновенной женщиной. Она не ожесточилась, а, напротив, стала намного душевнее. Мама, я ужасно горд быть твоим сыном. Я тот, кто я есть, благодаря тому, что ты такая, какая ты есть. Я хочу поблагодарить моих сестер Талию и Бриану – они не только мои самые драгоценные друзья, но еще и величайшие учителя. Когда умирал наш папа, мне казалось, что наши эмоции подвергаются непрерывной бомбежке, и то, что мы трое были вместе и я всегда понимал, что вы рядом, заставляло меня верить, что в итоге все наладится. Я в высшей степени признателен вам за то, что мы по жизни вместе. Спасибо бабушкам и дедушкам, прабабушкам и прадедушкам, тетям, дядям, кузинам и кузенам: прежде чем улечься на койку в общежитии и уставиться взглядом в потолок, я посиживал на ваших диванах и восседал вместе с вами на семейных трапезах, всем сердцем чувствуя ваши любовь и заботу. Спасибо также Майку Ишеджяну и Эджю Силва, которые с ясным умом и чистым сердцем вошли в нашу жизнь.
Отдельное спасибо полагается моей бабушке, которую мы нежно зовем Мамуля и которая прославилась в этой истории своей фразой джуне ман. Ближе к концу своих исканий, когда я уже укрепился в намерении не продолжать учебу, Кэл Фуссман строго указал мне на то, что я не попросил у бабушки прощения за нарушенное слово.
Я возражал, говоря, что бабушка и так знает, что я не вернусь в университет, мы с ней в прекрасных отношениях и нет необходимости специально говорить что-то подобное.
– Ты поклялся ее жизнью и нарушил эту клятву. Об этом нужно сказать, – ответил Кэл на мои возражения. Я колебался, но все же как-то вечером зашел к бабушке поговорить. За ужином я, наконец, набрался смелости.
– Не уверен, помнишь ли ты об этом, но несколько лет назад я поклялся тебе, что закончу университет и магистратуру. Я сказал джуне ман. – Бабушка опустила вилку. Она молча смотрела на меня с таким видом, будто уже много лет ждала от меня этих слов. – Я нарушил обещание и прошу прощения, – сказал я со слезами на глазах. В наступившей тишине мне стало еще неуютнее. Потом бабушка, тяжело вдохнув, сказала:
– Ну… ладно. Наверное… наверное, в первую очередь была не права я сама, когда заставила тебя принести эту клятву.
Последние месяцы жизни папы были для меня непереносимо мучительными. Но помимо этого они были наполнены неведомой мне прежде сердечностью. Эллиот звонил по нескольку раз в день, чтобы справиться о самочувствии папы и моих близких. Когда папе стало хуже, Эллиот стал чаще бывать в Лос-Анджелесе. Он приезжал навестить папу и посидеть с ним под его любимым апельсиновым деревом в нашем садике. Дерево сдружило их. Эллиот сделал интернет-сайт об этом дереве. Его брат Остин написал о нем песню. Его лучший друг Ин-Кью сочинил о нем стихотворение. Эллиот заказал две дюжины бейсболок с надписью «Апельсиновое дерево мистера Банаяна». Как бы плохо ни чувствовал себя папа, он каждый раз оживлялся, оказавшись в обществе Эллиота под апельсиновым деревом.
Мечтая о наставнике, я отправил электронное письмо совершенно незнакомому мне человеку – Эллиоту. Мне повезло обрести в его лице не только наставника, но и близкого друга. Но я и представить не мог, что он станет мне братом.
Наступил момент, когда мне пришлось позвонить Эллиоту и сообщить, что папа в коме. Эллиот был в деловой поездке и сказал, что прилетит в Лос-Анджелес как можно скорее.
Следующие несколько суток тянулись невыносимо медленно. На четвертый день мы с сестрами устроились под апельсиновым деревом, пытаясь найти момент покоя среди бури эмоций. Когда солнце клонилось к закату, на крыльцо вышла моя тетя и велела нам подойти к папе. Я пошел в дом, и как раз в это же время в него с улицы зашел Эллиот. Он увидел мое лицо и, не говоря ни слова, последовал за мной к изголовью папиной кровати. Все мы – я, сестры, мама, тетя, дядя и Эллиот – стояли вокруг папы, взявшись за руки. Спустя минуту папа умер.
Вспоминая, что я испытал, когда папа умер у меня на глазах, вызывает во мне бурю эмоций. В голове возникают самые разные мысли и предположения, и я всегда спрашиваю себя, не ждал ли папа, когда в доме появится Эллиот и возьмет меня за руку, чтобы умереть спокойно.
* * *
Самый последний из папиных уроков я получил в день его похорон, перед тем как его тело предали земле.
После заупокойной службы шестеро кладбищенских служащих перенесли гроб с папиным телом в катафалк. Мама, сестры и я сели в другую машину и поехали на кладбище вслед за катафалком. Когда мы вышли из машины, оказалось, что по какой-то причине рядом с катафалком нет кладбищенских служащих, чтобы донести гроб до могилы.
Я забеспокоился, но в этот момент к нашей семье подошел поговорить раввин. Я не видел, что было дальше, только услышал, что двери катафалка открылись и из него выносят гроб.
Зайдя, наконец, на погост, я посмотрел на процессию и увидел, что гроб с телом папы несут мои лучшие друзья.
Мои слезы превратились в рыдания, и я поднял голову к небесам. И на этот раз я заплакал, потрясенный не своим горем, а тем, насколько прекрасен был этот момент. За какие-то минуты до своего погребения папа будто захотел сказать мне, что в жизни человека есть друзья, есть близкие друзья и лучшие друзья – те, кто понесут гроб с телом твоего отца.
Спасибо Кевину Хекмату, Андре Херду, Джоджо Хакиму, Райну Нихораю, Брэндону Хакиму и Коруину Гарберу, которые вложили новый смысл в понятие дружбы и доказали, что она действительно является самой могущественной силой в этом мире.
