Ганс Франк – подсудимый, просивший судей поверить, что слова в его дневнике написаны в неведении страшных фактов.
– Проклятый англичанин! – пробормотал Франк в адрес Шоукросса, достаточно громко, чтобы его услышали на другом конце судебного зала
{607}.
Ганс Франк – юрист, устно и письменно поддерживавший «чудовищную политику геноцида».
Последняя фраза отсутствовала в наброске Лаутерпахта. Шоукросс добавил ее – и затем неоднократно повторил термин Лемкина. Геноцид был общей целью нацистов. Геноцид по отношению к цыганам, польской интеллигенции, евреям
{608}. «Геноцид, осуществляемый в разных формах» против различных групп в Югославии, Эльзас-Лотарингии, Нидерландах и даже Норвегии.
Увлеченно, эмоционально Шоукросс описал технологию геноцида, ту схему действий, которая завершалась умышленным убийством целой группы людей в газовой камере, или расстрелом, или же непосильным трудом. Он упомянул «биологические способы» сокращения рождаемости: стерилизацию, кастрацию, аборты, отделение мужчин от женщин. Свидетельств более чем достаточно, продолжал он, и они доказывают, вне всякого сомнения, что каждый подсудимый был осведомлен о «политике геноцида», каждый виновен, каждый – убийца. Единственное приемлемое наказание – «высшая мера».
Эти слова вызвали смятение на скамье подсудимых.
Итак, Шоукросс использовал термин Лемкина, однако не применил его во всей полноте значения. Лемкин хотел криминализировать все групповые убийства начиная с 1933 года, задолго до начала войны. Шоукросс применял этот термин в более узком смысле: геноцид, как он пояснил, это сугубое «преступление против человечества», однако тоже совершающееся в связи с войной. Это ограничение было навязано статьей 6(с) Статута трибунала, той злосчастной запятой, проникшей в текст в августе 1945 года. Чтобы некое действие было квалифицировано как преступление, требовалось увязать его с войной. Это «чрезвычайно важная дефиниция», заявил суду Шоукросс, и таким образом одной рукой отобрал то, что давал другой, – не позволил концепции геноцида раскрыться полностью. Когда я читал эту речь, я осознавал последствия: из юрисдикции трибунала изымались все события, произошедшие в Германии и Австрии до сентября 1939 года. Разорение и изгнание, постигшее Леона в ноябре 1938 года, такие же и худшие несчастья миллионов других людей – конфискация имущества, изгнание, арест, убийство, – все исключалось из юрисдикции трибунала.
В то же время Шоукросс многое почерпнул у Лаутерпахта. Подсудимые не могли бы сослаться на то, что закон обратной силы не имеет, поскольку все перечисленные прокурором действия – убийства, порабощение, преследования – считались преступлениями в большинстве государств. Тот факт, что германские законы их допускали и даже поощряли, не оправдывал подсудимых, поскольку эти действия задевали все мировое сообщество. Это были «преступления против международного права», а не внутреннее дело государства. До тех пор международное право оставляло обращение с подданными на усмотрение государства, но теперь подход изменился:
«Содружество наций и прежде требовало себе и успешно осуществляло право вмешиваться в тех случаях, когда государство попирает права человека вызывающим образом, рассчитанным на то, чтобы потрясти общечеловеческие представления о морали»
{609}.
Если придется воевать для предотвращения «жестокого обращения тирана с подданными», это будет законная и справедливая война. А раз допустимо гуманитарное вмешательство в форме войны, как же можно утверждать, будто незаконным будет «вмешательство в форме судебного процесса»? Шоукросс нашел правильный подход. Он отметает аргументы подсудимых, будто преступление, подпадающее под международное право, может совершить лишь государство, а не отдельный человек. Такого принципа международного права не существует, и те, кто помогал государству совершать преступления против человечества, не уйдут от ответственности и не укроются за спиной государства: «Человек превыше государства»
{610}.
Итак, британский прокурор включил в свою речь основные идеи Лаутерпахта, но мимоходом упомянул и концепцию Лемкина, где фигурировали группы и геноцид. Закончил же Шоукросс ровно на той ноте, какую подсказал ему Лаутерпахт: подчеркнув роль отдельного человека как «основной единицы любого права»
{611}. Рассуждения о геноциде были самостоятельным дополнением Шоукросса к черновику Лаутерпахта, и я обратил внимание на еще одну поправку: Шоукросс вычеркнул все упоминания о Франке на последних страницах черновика. Без сомнения, они показались ему слишком личными и яростными.
145
Вслед за Шоукроссом выступал пожилой, хрупкий французский прокурор Огюст Шампетье де Риб
{612}, который после краткого вводного слова передал микрофон своему коллеге. Шарль Дюбо формулировал доводы не столь жестко, как английский прокурор, но все же и французская делегация ясно дала понять, что обвиняемые подлежат уголовному преследованию как сообщники в государственных злодеяниях Германии. Вновь Франка ткнули носом в его же слова: он ведь признал, не так ли, что ответственность членов правительства тяжелее, чем рядовых исполнителей приказа?
Как и Шоукросс, французы требовали наказания за геноцид. Уничтожение людей происходило «на систематической и научной основе», миллионы погибли всего лишь из-за принадлежности к определенной национальной или религиозной группе, уничтожались без разбора мужчины и женщины, мешавшие, как считалось, «гегемонии немецкой расы». Геноцид был «почти тотально осуществлен» в лагерях, происходил он и в других местах по распоряжению гестапо и при поддержке – в той или иной форме – со стороны подсудимых
{613}.
Французский прокурор отверг утверждение доктора Зайдля, будто люди, действовавшие по поручению государства, не отвечают за преступления этого государства. «Ни один из подсудимых не является “изолированным индивидуумом”», – заявил судьям Дюбо. «Бейте их беспощадно», – заклинал он: их, то есть Франка и всех прочих, кто указами и речами поддерживал чудовищные дела. Все они виновны, осудите их, приговорите к смерти
{614}.
Его тему подхватили советские прокуроры. Можно было подумать, что атака спланирована заранее. Генерал Роман Руденко, крепкий, жесткий как с виду, так и по своей манере выступать, занялся подсудимыми индивидуально. Он презирал нюансы, теоретические сложности, иронию
{615}. Когда он обличал немцев за вторжение в Польшу, у него, кажется, и воспоминания не мелькнуло о встречной операции Советского Союза с востока. Он препарировал жестокое правление Франка, напомнил трибуналу о львовских событиях августа 1942 года. Нашлись дополнительные свидетельства, новый советский доклад о преступлениях в Лемберге, показания Иды Вассо, француженки, работавшей в детском приюте. Вассо рассказала о том, как детей использовали в качестве мишеней, о терроре, продолжавшемся до июля 1944 года, до последнего дня немецкой оккупации. Конечной целью было полное уничтожение, а не что-то меньшее.
