– Напрасны все попытки лишить нас права покарать тех, кто ставил себе целью порабощение и геноцид, – заявил Руденко судьям
{616}. Он напомнил им о дневниках Франка, о ликующих посулах полного освобождения территории от евреев. Франк знал о лагерях, а значит, подлежал «высшей мере». В 1940 году Франк имел глупость заявить Зейсс-Инкварту, что память о его делах в Польше будет «жить вечно»: никакого позитивного наследия он не оставил.
Я вспомнил фотографию Отто Вехтера, висевшую, по воле его сына, рядом с обрамленным снимком Зейсс-Инкварта.
– Зейсс-Инкварт был моим крестным, – как-то признался мне Хорст. – Мое второе имя – Артур.
146
Примерно в то время, когда я читал речь Руденко, в значительной степени сосредоточенную на событиях во Львове, из Варшавы прибыла небольшая посылка с ксерокопией тонкой, давно забытой брошюры Гершона Таффета, школьного учителя, жившего в Жолкве
{617}. Эта книжечка была опубликована в 1946 году, когда Руденко выступал перед трибуналом.
Таффет живописно излагал историю города, уничтожение еврейского населения, катастрофические события 25 марта 1943 года, о которых рассказывала мне и Клара Крамер. В тот день, писал Таффет, 3 500 обитателей гетто погнали по восточно-западной улице города в борок – маленький лес, где играли некогда Лаутерпахт, Леон и другие ребята. Улица была усыпана шляпами, обрывками бумаги, фотографиями, кое-где уже лежали и трупы. Далее Таффет приводит рассказ очевидца о самой казни:
После того как их раздели догола и тщательно обыскали (особенно женщин), их выстроили над разверстыми могилами. Один за другим они принуждены были ступать на перекинутую через ров доску, чтобы, когда прогремит выстрел, убитый падал прямо в братскую могилу… По окончании акции могилы засыпали… несколько дней после акции земля, покрывавшая могилы, шевелилась, казалось, она взбухает
{618}.
Некоторым предлагали выбор, но они его отвергали:
Поступок Симхи Турка, уважаемого жителя Жолквы, можно привести в пример супружеской и отцовской преданности. Немцы сказали ему, что он, как ценный специалист, будет пощажен, если оставит на гибель семью. Он же демонстративно взял одной рукой руку жены, другой – руку своего ребенка, и все вместе они пошли на смерть с высоко поднятыми головами.
Таффет описывает гибель целой этнической группы, чьи предки поселились в Жолкве еще в XVI веке. Из пяти тысяч евреев, числившихся в городе на 1941 год, пишет он, «уцелело около семидесяти». Он приводит список выживших, в который входят Клара Крамер, супруги Мельман, Гедало Лаутерпахт. Обнаружился в этом списке и господин Патронташ, одноклассник Лаутерпахта, который отыскал его в Нюрнберге и связал с Инкой. Из этой брошюры я выяснил, что господин Патронташ, шептавший у Дворца правосудия имя Лаутерпахта, звался Артуром. Лейб Флашнер, дядя Леона, в списке отсутствует. Нет никого из пятидесяти с лишним Флашнеров, живших прежде в городе.
Таффет сумел все же найти хоть какую-то надежду на будущее. Он особо выделяет двух своих современников и земляков. Один из них был убит в Лемберге в ходе большой акции августа 1942 года. Второй – «доктор Хенрик Лаутерпахт, признанный специалист по международному праву, профессор Кембриджского университета»
{619}.
147
Нюрнбергские прокуроры завершили свои выступления требованием смертной казни для всех подсудимых. У судей оставался примерно месяц на решение главным образом технических вопросов, связанных с проблемой виновности различных организаций Третьего рейха. Важно отметить, что в связи с этим возникла и проблема коллективной ответственности СС, гестапо и правительства, но больше всего спорили о том, следует ли включать в список виновных организаций генштаб и верховное командование. Затем предстояло выслушать краткое последнее слово каждого подсудимого, и на том слушания заканчивались, а судьи удалялись на совещание. Вынесение приговора предполагалось в конце сентября.
Портрет Отто Вехтера (основное фото) и Артура Зейсс-Инкварта (внизу справа). Замок Хагенберг. Декабрь 2012
Разрыв между концепциями Лаутерпахта и Лемкина стал очевиден, причем идеи Лаутерпахта о преступлениях против человечества и о правах отдельного человека полностью проросли в процесс и придали ему определенное направление. Трибунал явно склонялся к тому, что Нюрнбергские законы, убийства, произошедшие с января 1933-го и до сентября 1939 года, Хрустальная ночь и все прочее не входят в его юрисдикцию.
Такая перспектива удручала Лемкина. Он все еще надеялся повернуть течение вспять, добиться внимания к своей концепции геноцида, чтобы трибунал смог осудить и деяния, предшествовавшие войне. Кое-какие причины для такого оптимизма имелись: после многих месяцев молчания обвинение в геноциде вновь прозвучало на суде благодаря Дэвиду Максвеллу Файфу, который пренебрег аргументами скептиков, в том числе и Лаутерпахта. Последним оплотом сопротивления оставались американцы, но и тут появилось слабое звено, как я выяснил в архиве Колумбийского университета.
Среди бумаг Лемкина я обнаружил пресс-релиз офиса Джексона от 27 июля, то есть выпущенный на следующий день после того, как он выступал перед трибуналом, не используя при этом термин «геноцид»
{620}. Документ под заголовком «Специальный пресс-релиз № 1» сообщает, что британцы упомянули геноцид во время допроса Нейрата и что этот же термин «будет применяться в выступлениях французов и русских».
В пресс-релизе высказывалось соображение, что, если трибунал вынесет приговор за геноцид, будет установлен прецедент «для защиты подобных групп людей во всем мире, даже когда преступление совершается правительством против собственных граждан». Кто-то в американской делегации решил поддержать Лемкина, и Лемкин сохранил копию документа, который поощрял его не ослаблять напор.
Внезапный шанс отстоять свою правоту представился ему на международной конференции, которая была запланирована в августе в Кембридже. Лемкину дали понять, что его усилия могут принести плоды и концепция геноцида обретет поддержку, если он сумеет добиться соответствующей резолюции на этой конференции.
