– Можно допустить предположение, что некоторые преступления совершались на территории генерал-губернаторства без ведома Франка, – подытожил Биддл, – или даже иногда вопреки его противодействию.
Он также готов был допустить, что не все преступные политические решения исходили от генерал-губернатора. Тем не менее Франк «сознательно и добровольно» участвовал в терроре, экономической эксплуатации Польши, в действиях, которые привели многие тысячи людей к голодной смерти. Он участвовал в депортации более миллиона поляков в Германию и в программе, предусматривавшей уничтожение по меньшей мере трех миллионов евреев
{653}.
Все это означало, что Франк виновен в военных преступлениях и преступлениях против человечества.
Слово «геноцид» Биддл не использовал.
Франк сидел тихо и внимательно слушал все остальные приговоры. Из двадцати одного подсудимого трое были оправданы
{654}: Ялмар Шахт, бывший президент рейхсбанка, ушел от ответственности, поскольку не удалось доказать, что он был осведомлен о планах агрессивной войны. По этой же причине оправдали и Франца фон Папена, который на протяжении полутора лет занимал при Гитлере должность вице-канцлера. Ганс Фриче, мелкая сошка из геббельсовского Министерства пропаганды и недостаточная замена для своего покойного босса, был оправдан, поскольку не удалось доказать, что он намеренно подстрекал к жестокости немецкий народ. Кроме Франка еще несколько подсудимых были признаны виновными в совершении преступлений против человечества, но ни одному не предъявили обвинение в геноциде. Само это слово не произносилось.
Сделали перерыв на обед. После перерыва подсудимым предстояло выслушать приговоры. Франк, как и все остальные, пока что поздравлял троих оправданных.
155
После перерыва все взгляды вновь устремились на ту маленькую деревянную дверь за скамьями для подсудимых. Вновь «открывается – закрывается – открывается – закрывается», как сообщал читателям «Таймс» Р. У. Купер: подсудимые входят один за другим и оборачиваются лицом к судьям.
Без десяти три слушания возобновились, Впервые на этом длившемся год процессе восемнадцать признанных виновными и ожидавших лишь конкретного приговора подсудимые рассматривались не как единая группа, но как отдельные личности. Их не заводили в зал всех вместе – каждый ждал своей очереди снаружи, у лифта. Каждый входил в зал, выслушивал приговор и выходил.
Те, кто не был в тот день в зале № 600, лишены возможности увидеть этот самый драматический момент суда: из уважения к человеческому достоинству подсудимых их не снимали, когда они выслушивали приговор. Франка вызвали седьмым. Из первых шести пятеро получили смертный приговор: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер и Розенберг
{655}. Рудольф Гесс избежал петли и был приговорен к пожизненному заключению.
Настала очередь Франка подняться на лифте и пройти через раздвижную дверь. Входя в зал, он в растерянности повернулся не в ту сторону, встал спиной к судьям. Конвоирам пришлось его развернуть. Ребекка Уэст обратила на это внимание
{656}. Было ли это формой протеста? Нет, она истолковала это как «очередное проявление» смятения. Теперь, стоя лицом к судьям, он выслушал приговор и даже, как некоторые сочли, достаточно храбро. Судья Лоуренс ограничился короткой формулировкой:
– На основании пунктов обвинения, которые были доказаны, трибунал приговаривает вас к смерти через повешение.
«Tod durch den Strang», «смерть от веревки», – прозвучало в наушниках Франка
{657}.
Ему не суждено было узнать, что старинное знакомство с Анри Доннедье сулило небольшую надежду на избавление: француз пытался спасти ему жизнь и до конца настаивал на пожизненном заключении вместо казни, однако все семеро коллег высказались против. Судья Биддл даже выразил удивление, с какой стати французский коллега проявляет «странную снисходительность» к немецкому юристу, окончательно уличенному международному преступнику
{658}. Возможно, американский судья, как и Ив Бегбедер, не знал, что в 1935 году Доннедье побывал в Берлине по приглашению Франка.
Выслушав приговор, Франк вернулся в свою камеру. Его, как и всех остальных, навестил доктор Гилберт. Франк вежливо улыбнулся психологу, но не сумел прямо смотреть ему в глаза. Остатки уверенности покинули его.
– Смерть через повешение, – очень тихо произнес Франк. И кивнул, словно соглашаясь. – Я заслужил это, и я этого ждал
{659}.
Больше он ничего не сказал и не стал объяснять ни доктору Гилберту, ни членам своей семьи, с которыми позже увиделся, почему он выбрал именно такой путь.
Черновая запись сэра Джеффри Лоуренса. 1 октября 1946
156
Приговор принес Лаутерпахту облегчение. Его формулировка «преступления против человечества» была поддержана трибуналом и сделалась частью международного права. Элементом нового законодательства и правоприменения станет отныне защита отдельного человека и концепция индивидуальной ответственности за самые страшные преступления. Государственный суверенитет не будет больше служить безусловным убежищем для преступников такого масштаба, по крайней мере теоретически.
Вскоре после вынесения приговора Лаутерпахт получил от Шоукросса записку: «Надеюсь, вы чувствуете удовлетворение своим решающим вкладом в то, что может существенно повлиять на дальнейшее формирование международных отношений»
{660}. Если Лаутерпахт и чувствовал удовлетворение, он никогда не выражал его публично и даже в частных разговорах – ни с сыном, ни с Инкой.
Лемкин же отреагировал совсем иначе. Он был возмущен умолчанием о геноциде, процесс стал для него, как он уже говорил раньше, «Нюрнбергским кошмаром»
{661}. При вынесении приговора даже не упоминалось, что такое обвинение прозвучало и что три из четырех держав-победительниц его поддержали (мой собственный опыт участия в международных судах свидетельствует о том, что упоминание в решении прозвучавших, пусть и непринятых аргументов дает некоторое утешение проигравшей стороне и к тому же открывает путь к новым дискуссиям). Лемкина также приводил в ужас тот факт, что довоенные преступления остались вовсе вне сферы юридического внимания.
