Журналист Гуго Беттауэр опубликовал ставший бестселлером роман «Город без евреев», в котором воображал, как мог бы выглядеть город, покинутый евреями. «Если бы я спасся из горящего львовского гетто и добрался до Вены, – рассуждал один из персонажей романа, – уж я бы нашел, куда перебраться из Вены»
{126}. В этом романе город без евреев приходит в упадок, и со временем их зовут обратно, признав их высылку ошибкой. Беттауэр дорого поплатился за распространение подобных идей: в 1925 году его убил юный национал-социалист Отто Ротсток. Ротстока судили, но оправдали, признав невменяемым (впоследствии он стал дантистом). Национал-социалистическая «Венская утренняя газета» (Wiener Morgenzeitung) писала, что убийство Беттауэра послужит предостережением «всем интеллектуалам, которые отстаивают подобные идеи»
{127}.
На таком фоне протекала жизнь Лаутерпахта в Вене. Здесь он также поступил на юридический факультет
{128}, его наставником был известный философ права Ганс Кельзен, университетский коллега и друг Зигмунда Фрейда. Кельзен сочетал преподавание с юридической практикой: во время войны он служил советником австрийского министра обороны. Он участвовал в написании революционно новой Конституции Австрии, примеру которой последовали другие европейские страны. Впервые был учрежден независимый Конституционный суд, наделенный полномочиями истолковывать и применять статьи Конституции, в том числе по запросу граждан.
В 1921 году Кельзен занял должность судьи Конституционного суда, и тем самым Лаутерпахт тоже напрямую соприкоснулся с этой новой для Европы, но не для Америки, идеей: индивидуум обладает неотчуждаемыми конституционными правами и может обращаться в суд для защиты своих прав. Эта модель отличалась от принятой для защиты меньшинств в той же Польше. Два ключевых отличия – между индивидуальным и групповым объектом права, между национальным и международным его применением – повлияли на формирование идей Лаутерпахта. В Австрии в средоточие закона помещался отдельный человек.
И наоборот, в консервативной атмосфере международного права, где по-прежнему господствовала идея, будто закон служит суверену, сама концепция прав гражданина, которые возможно отстаивать в споре с государством, была неприемлема. Государство свободно действовать, как ему вздумается, если только не ограничит себя добровольно какими-либо правилами (или если такие правила не будут ему навязаны, как был навязан Польше договор о правах меньшинств). Словом, государство может делать со своими подданными что пожелает: дискриминировать, терзать, убивать. Статья 93 Версальского договора, а также договор о польских меньшинствах – в результате которого мой дед Леон сначала получил польское гражданство, а в 1938 году лишился его, – хотя и пытались защитить некоторые меньшинства в некоторых странах, не предлагали общей защиты для всех людей – индивидуально и повсюду.
Лаутерпахту удалось обратить на себя внимание профессора. Кельзен отметил его «выдающиеся интеллектуальные способности»
{129}: этот молодой человек из Лемберга обладал «подлинно научным умом». Кельзен также расслышал в немецкой речи студента «несомненный акцент, указывающий на его происхождение» – восточного еврея, что в Вене 1920-х было «серьезным недостатком». Вероятно, именно по этой причине в июне 1921 года Лаутерпахт получил диплом без отличия.
Молодой человек погрузился в изучение международного права и диссертацию, посвященную только что возникшей Лиге Наций. Руководили его работой два профессора: Лео Стризовер, еврей, и Александр Гольд-Фернек, не еврей. В июле 1922 года Лаутерпахт защитил диссертацию в области политических наук с оценкой «отлично», что удивило Кельзена
{130}, знавшего о яростном антисемитизме Гольд-Фернека (пятнадцать лет спустя, после аншлюса, Гольд-Фернек публично и ошибочно объявит университетского коллегу Эрика Фёгелина евреем, вынудив известного философа бежать в США).
В среде, которая вынудила Густава Малера креститься и принять католицизм, чтобы возглавить Венскую оперу
{131}, Лаутерпахт вновь столкнулся с реальностью этнической и религиозной дискриминации. Это подтолкнуло его к новой идее: о «насущной необходимости» прав личности. Поскольку Лаутерпахт не страдал недостатком уверенности в себе, он уже готовился в интеллектуальные лидеры. Современники начали обращать внимание на сильного адвоката, молодого ученого с кусачим чувством юмора, неизменно жаждущего справедливости. Темноволосый, в очках, с резкими чертами лица и решительным взглядом, этот человек умел оберегать свой «личный и частный мир», но участвовал также и в политической жизни, особенно активно – в жизни еврейского студенчества. Он занял должность президента Hochschulausschuss
{132} – координационного комитета еврейских студенческих организаций – и в 1922 году был выбран председателем Всемирного союза еврейских студентов (почетным президентом союза числился Альберт Эйнштейн).
Не чуждался он и бытовых вопросов: например, помогал управлять еврейским общежитием, подыскивал для него экономку – и выбрал молодую женщину Паулу Гитлер, понятия не имея о том, что ее брат возглавляет стремительно растущую национал-социалистическую партию. В 1921 году Адольф Гитлер внезапно явился в Вену, «с неба свалился»
{133}, как выразилась его сестра, но он все еще не был широко известен.
32
Лаутерпахта приглашали выступить на различных мероприятиях, и на одном университетском собрании он познакомился с Рахилью Штейнберг, умной, решительной и привлекательной девушкой, приехавшей из Палестины заниматься музыкой. Ее тоже привлек молодой юрист, «такой тихий, сдержанный – совершенно не размахивал руками, в отличие от большинства выходцев из Восточной Европы»
{134}. Ей понравилось в нем отсутствие излишней эмоциональности, и вскоре они влюбились друг в друга. На первом свидании Рахиль сыграла своему поклоннику раннюю сонату Бетховена для фортепиано, которую ей задал преподаватель, – не называя точного номера сонаты, пианистка сообщает в письме, что эта вещь «очень мила, но играть ее непросто» (возможно, это была соната № 8, «Патетическая»?). Лаутерпахт пригласил Рахиль на концерт в Венском симфоническом зале: в программе значилась Седьмая симфония Бетховена, дирижировал, скорее всего, Вильгельм Фуртвенглер. Девушка была покорена и музыкой, и своим спутником, таким вежливым, корректным, с тихим и точным чувством юмора. И хорошо одеться он тоже умел.
