Речь Франка была посвящена вопросам, которые чрезвычайно интересовали Лаутерпахта и Лемкина (разумеется, они на этом конгрессе не присутствовали). Зато был там Веспасиан Пелла, румынский профессор, писавший о варварстве и вандализме. А судья Эмиль Раппапорт, наставник Лемкина и член организационного комитета конгресса, отсутствовал
{403}. Франк решительно выступал против универсальной юрисдикции на том основании, что она не укрепит международное уголовное право, а уничтожит его. Никакие законы или международные организации не в силах разрешить спор между большевизмом и национал-социализмом, и не существует общей политики для государств, которые не разделяют «одни и те же моральные принципы». Он раскритиковал идеи профессора Анри Доннедье де Вабра, еще одного коллеги Лемкина, называя его по имени, хотя тот и не присутствовал в зале. За несколько недель до конгресса Франк приглашал Доннедье выступить в Академии с лекцией о международных преступлениях и «агрессивной войне»
{404}.
Франк отмел идеи Доннедье, поскольку для их осуществления потребовалось бы создание «сверхдержавы». А предложение француза организовать «Международный уголовный суд»? Миф! Общемировое право? «Пустая мечта». Но вот криминализовать всемирный еврейский бойкот Германии Франк был бы не прочь.
Чего хотел Франк? «Невмешательство во внутренние дела других государств» – эта идея Франка устраивала, она блокировала всякую критику в адрес Германии. И независимость судей тоже хороша, хотя и до определенного предела. Франк отстаивал сильное правительство, основанное на видении «национального сообщества», юридическую систему, вдохновленную «идеей сообщества», которое должно быть превыше всего. В новой Германии не будет личных прав: Франк провозгласил тотальное сопротивление «индивидуалистическим, либералистским, атомистическим тенденциям эгоистической индивидуальности» («полное равенство, абсолютная покорность, абсолютная утрата индивидуальности», занес в «Дневник отчаявшегося» писатель Фридрих Рек и провел параллель с «Бесами» Достоевского, где предсказывалось господство провозглашаемых Франком идей
{405}).
Франк перечислил все достижения режима с 1933 года, в том числе гитлеровский новый подход к уголовному праву – пусть мир следует примеру Германии. Среди инноваций – «евгеническая профилактика», «кастрация морально опасных преступников», «превентивное задержание» любого, кто представляет собой угрозу нации или «национальному сообществу».
Тех, кому не следует иметь детей, предстоит стерилизовать («естественный процесс ликвидации», согласно формулировке Франка), нежелательные элементы выслать, принять новые расовые законы для предотвращения «смешения совершенно несовместимых рас». Перед международной аудиторией Франк воздержался от прямого упоминания евреев и цыган, но присутствовавшие хорошо понимали, о ком идет речь. Промолчал Франк и насчет гомосексуальности – с этой «проблемой» разобрались в начале того же года, включив соответствующую статью в Уголовный кодекс Рейха (в разработке этого кодекса Франк принял непосредственное участие). Любые гомосексуальные акты были объявлены вне закона.
Новая Германия будет «расово безупречной», провозгласил Франк. Она «избавится от уголовного элемента, как здоровый организм избавляется от возбудителей болезни». Последний образ позаимствован из творчества Юлиуса Штрейхера, теоретика чистоты расы, с которым Франк и Доннедье встретились за обедом в феврале.
Легко вообразить, как голос Франка достигает высшей ноты:
– Национал-социализм отверг ложный принцип гуманности! – пронзительно визжит он. – Он положил конец всякому «идеалистически гуманному» обращению. Соответствующие кары уже готовятся и вскоре будут применены, дабы прекратить любые нарушения основного долга – верности сообществу. Нацисты объявили «войну преступности на все времена».
Реакция слушателей была неоднозначной. Большинство из 463 делегатов составляли немцы, и они громко приветствовали эту речь. Другие отнеслись к ней гораздо сдержаннее. Джеффри Бинг, молодой английский адвокат (впоследствии он станет членом парламента от лейбористов и первым генеральным прокурором получившей независимость Ганы), в своем отчете выражал ужас, охвативший его при виде иностранных чиновников, криминалистов, реформаторов, которые приветствовали «чудовищные предложения» Франка
{406}. Бинг недвусмысленно предупреждал: нельзя глаз спускать с новой породы юристов, завладевших Германией, с людей, подобных доктору Франку, «фанатичных провозвестников принципов подавления и запугивания».
91
Четыре года спустя, когда Германия вторглась в Польшу и разделила ее с Советским Союзом, Рудольф Гесс вызвал Франка в Силезию на личную встречу с Гитлером
{407}. В результате десятиминутной беседы Франк был назначен генерал-губернатором оккупированной Германией части Польши, личным представителем Гитлера на территории, включавшей Варшаву на севере и Краков на западе, с общей численностью населения 11,5 миллионов человек. Франк занял эту должность 25 октября 1939 года. Указом Гитлера предусматривалось, чтобы Франк отчитывался ему персонально (Лемкин отметил этот момент), а вся администрация «подчинялась генерал-губернатору»
{408}. Отныне Франк правил безраздельно; его жена, Бригитта, сделалась королевой.
В одном из первых интервью Франк назвал Польшу «колонией», а ее жителей – «рабами великой германской мировой империи»
{409} (берлинские юристы побеспокоились о том, чтобы на новые территории не распространялось международное право, действующее на оккупированных территориях: генерал-губернаторство рассматривалось как присоединенные к Рейху земли, а значит, здесь применялось немецкое право, не ограничиваемое какими-либо международными правилами). Для вящего унижения поляков Франк со своими подручными разместился в Кракове в Вавельском замке, бывшей резиденции польских королей. С ним здесь поселились Бригитта и пятеро детей, включая младшего, Никласа, появившегося на свет за несколько месяцев до того в Мюнхене. Успевший побывать в Вене Отто Вехтер был назначен губернатором Краковского дистрикта, одним из пяти заместителей Франка.
