Боже, какой это был восторг!
В 1954 году мы были нищими, голодными, холодными, бездомными, неодетыми, труднее всех было Владу Заманскому.
Когда Карлыч увидел, в каком состоянии бедная израненная башка Влада, то на эту любимую, ненаглядную башку тут же выдал потрясающий малахай. Это был сказочный мохнатый малахай, в него можно было укутаться, по-моему, до пят. Большая шапка. Мы обрадовались, что у Влада, кроме брючек и фланелевой курточки, появился малахай. Это был праздник нашего курса. Но малахай прожил недолго. В это время на Трифопаге, в общежитии, родились котята, и Влад явился уже без малахая. Он подарил его котятам, укрыл их, спрятал. Влад есть Влад… Он часть нашего курса, любовь и всегда отличался очень серьезным отношением к жизни. Узнав о судьбе малахая, Карлыч прикрыл голову любимого ученика другой шапкой. Светлее, чище, трагичнее судьбы в жизни не встречала. Вот такой Заманский, вот такой Карлыч…
Даже праздники мы не могли проводить без него. Тогда в стране очень часто были пленумы, у нас были блинумы. Мы с Виктором Карловичем через Харитоньев жили. Я вставала у плиты, и возникали огромные горы блинов. Сидели у нас. У них – фасоль, у нас – блины.
Заседали по всем поводам – серьезным, озорным, по стихам, по всему на свете. Но мы не пропускали и летние дни. У нас на курсе была песня:
Чтобы всем народам весело жилось и было счастье,
Езди к педагогам в летние каникулы на дачу,
Чтобы жизнь была светлее ночи,
Ешь у них побольше пищи сочной.
Отправлялись на дачу к Георгию Авдеевичу, а уж к Карлычу – в свое удовольствие, любя всю его семью.
Для меня он был во всем первооткрывателем. Например, как читать пятистопный ямб? Когда Виктор Карлович ставил «Бориса Годунова», он вдруг открыл для меня невозможное. Он прочел «Домик в Коломне» и открыл чтение пятистопного ямба.
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Все кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
Боже, а какие открытия начались, когда я стала пятистопный ямб соблюдать! То, что от Пушкина через Карлыча пришло.
Свойство человеческого голоса! Почему Виктор Карлович был так блистателен как педагог по культуре речи? Благодаря открытиям. Как точно он рассказывал о том, что человеческий голос всегда попадает в то место, о котором идет речь. И именно поэтому надо досконально знать, что ты сейчас читаешь. И тогда какая палитра красок возникает, какое богатство интонаций и как точно картина нарисована, которую я преподношу зрителю, слушателю!
Каждый раз он заставлял нас чуть-чуть поднять уровень знаний, чувствований, открытий. <…>
Умел Карлыч в каждом найти изюминку, умел про нее рассказать, сберечь. Поэтому он очень любил гордиться учениками.
А пропасть – тоже высота полета,
Прекрасно вверх и очень страшно вниз.
Порядок чисел четных и нечетных
Для каждого отсчитывает жизнь.
Что помогало мне в моих паденьях?
Сопротивленье, компромиссы, деньги?
Всегда спасала Божья благодать,
Сознание – отдать, отдать, отдать.
Все до конца, до капельки, до края.
Дно пропасти… Ой, кажется взлетаю.
У меня и вверх, и вниз было. Он очень огорчался, когда я летела вниз, и изумлялся, когда я снова взлетала вверх, а это и составляло синусоиду моей жизни.
Профессор М.В. Алпатов говорил, что надо выполнять только три главенствующие задачи: помнить, красиво это или некрасиво, достойно это или недостойно, благородно это или неблагородно.
Так вот, когда мы сращиваемся с людьми такого толка, которые знали и все это несли в себе, что же тогда удивляться, что мы счастливее миллионов?!
Я переполнена ежеминутно, ежесекундно, с ума сойти!
А застолья Карлыча! А его блюда, которые он готовил! А его вереск с могилы Пушкина, который он привозил из Пушкиногорья, где отдыхал каждое лето!
Какой пласт культуры он нес в себе, какая у него была мама, Вера Константиновна! Сколькому они нас тихо научили! Не было постулатов, было одобрение или неприятие.
С ума сойти можно, что мне открыл Карлыч, любя стихи. Он даже и не предполагал, что я, чудовище невероятное, впитаю все, влюблюсь в это, пронесу сквозь всю жизнь.
Сама себе завидую.
Забыла все обиды я,
Что выбыло, то выдуло
Весенним ветерком.
Опять спокойна с виду я,
Опять способна выдумать,
Вдохнуть в себя и выстроить
Мир целый ни на чем.
А помнишь, как с раскрытыми глазами
Шла за тобой, не ведая беды,
Но беды неотступно шли за нами,
От них устав, меня покинул ты.
Из детства вырастая, как из платья,
В жизнь падая с заоблачных небес,
Как все-таки сейчас хотела б знать я,
Какой я больше нравилась тебе.
И снова буду рушить я,
И, никого не слушая,
На ахнувших развалинах
Выстраивать мечты.
Иду себе, веселая,
Пою себе, счастливая,
Живу себе, довольная,
Без всякой суеты.
А помнишь?..
Редкий дар
Вячеслав Езепов
[28]Лето 1959 года. Мы с моим товарищем (известным ныне артистом Юрием Шерстневым) допущены к 3-му туру в Щукинском училище. И вдруг узнаем, что в Школе-студии МХАТа курс набирает потрясающий молодой педагог – Виктор Карлович Монюков, и консультации уже кончаются. По молодости и смелости решаем попробовать свои силы и там. Вечер. В помещении Студии – пустота. Гардеробщица, знаменитая Зоинька, ворчит: «Все ушли, может, Витя задержался – ищите!». Идем по незнакомым коридорам, тыкаемся в двери и в одной из аудиторий застаем молодого элегантного мужчину с острым прищуром глаз. Он устало бросает: «Все, я ухожу». Но любопытство педагога берет верх: «Ну, раз пришли – читайте!» И мы читаем, свободно, раскованно – мы ведь практически уже в Вахтанговском.
И по мере нашего чтения преображался Виктор Карлович. Он смеялся над комедийными местами, одобрительно кивал на чтении стихов, и, наконец, довольно весело пригласил присесть к нему за стол. Улыбнувшись, он сказал: «Я набираю свой первый самостоятельный курс, вы мне подходите, я вас беру. А теперь честно, где ваши документы?» Узнав, что в Щукинском, сказал: «Ну что ж, вам решать!»
