– Не удивляйтесь, – сказал Монюков. – Пушкин здесь повсюду. <…>
В сумерки подошли к Тригорскому. В «гостиной Лариных» был накрыт стол. Белая скатерть, хрусталь. Пили рижский «Кристалл» из маленьких, как желудевые чашечки, старинных мельхиоровых рюмок с ручками в виде петушиных хвостов. Горели свечи. Виктор Карлович читал пушкинские стихи. Читал замечательно, не напрягая голоса, с легкой раздумчивостью. Потрескивая, горели свечи в старинных шандалах. Стали играть в литературные шарады, придуманные по ходу вечера Женей и Тамарой Абросимовой.
Временами начинало казаться, что мы каким-то чудом перенеслись в девятнадцатый век. Вот-вот распахнутся высокие филенчатые двери, толпа веселых гостей в вечерних платьях неслышно заскользит по узорчатому паркету гостиной.
Расходились поздно. Августовская ночь окутала Пушкиногорье. Темнота была настолько плотной, что хотелось вытянуть вперед руки, чтобы не наткнуться на нее. Пришлось даже остановиться, чтобы глаза привыкли к световой перемене. Яркие звезды висели над головой, кое-где собираясь в знакомые созвездия. Бесшумно и беспорядочно сгорали в вышине падающие метеориты. <…> «Надо уходить, – сказал я себе. – Ты забыл, что здесь особые, волшебные места со своими волшебными законами. Тут все может случиться».
Пушкинские места – что ты хочешь!
Большая семья
Анна Петрова
[30]С Витей я сблизилась довольно поздно: один год работала на его курсе, где ставился «Борис Годунов». До сих пор помню, с каким пристальным вниманием он трудился над пьесой, с каким сумасшедшим энтузиазмом пытался сделать ее современной. Как интересно о ней говорил, как много искал и находил в ней совершенно неожиданные ассоциации, пытаясь вывести из театрального небытия.
По натуре Виктор Карлович был исследователь и просветитель. Исследование материала доставляло ему невероятное удовлетворение, он оказывался безмерно счастлив и жил полной жизнью, когда мог что-то исследовать. И так он относился к каждому произведению, которое брал для работы со студентами. Иногда это могло быть слабое произведение, но он находил в нем столько подлинности, столько живого, сегодняшнего, что оно казалось им самим написанным. С таким же восторгом относился к поэзии. Вообще, как мне кажется, при его закрытости, жесткости, рационализме, Виктор был человек восторженный, но восторг этот распространялся на те ситуации, когда он мог исследовать и просвещать. Со студентами общался не только как педагог по актерскому мастерству. Все время открывал какие-то совершенно нездешние миры, с которыми сталкивался в жизни. Кажется, что для Виктора Карловича было необыкновенно важно вовлечь ребят в чудеса жизни. Время было довольно сложное, конечно же, и у него случалось много огорчений, трудностей, но восторг перед литературой и явлениями жизни примирял его с действительностью. Во всяком случае, сквозь эту призму он пытался преломлять действительность. Когда появлялся Виктор Карлович, исчезали будни.
Есть необыкновенные люди. Когда общаешься с ними, чувствуешь себя на празднике. Но праздник наступает потому, что тебе стало доступно общение с этими людьми. А Виктор Карлович превращал жизнь в праздник. Появлялся новый студент. Виктор Карлович, не останавливаясь, говорил о нем с полным восторгом, считая, что теперь уже все вопросы будут решены. Боролся за то, чтобы человек этот состоялся. Его восторженное отношение к миру строилось на реальном фундаменте, он не был человеком вне действительности, но умел эту действительность преображать.
Любой педагог – просветитель, а у него просвещение было радостное, удивительно праздничное. При нем всегда было весело. А когда он приезжал из Михайловского, совершив там раскопки, пытаясь обнаружить совершенно неведомые явления, открывая какие-то предметы старины, казалось, что так и надо жить. Все, что он делал, было для его жизни необходимо. Он необыкновенно интересно рассказывал. Я знала еще одного такого человека, с которым близко соприкасалась, – это Дмитрий Николаевич Журавлев. Ощущение непрерывного праздника было свойственно людям подобного склада. В Викторе Карловиче соединялись педантизм и необыкновенная яркость сосуществования. Он обладал способностью объединять людей, любил друзей.
Монюков не был сословным человеком. Например, он необыкновенно дружил с Ирочкой Дрягиной, которая занималась хозяйственными вопросами в Студии. Простая, милая женщина, никакого отношения к творчеству, к театру не имела. Приехала из глубинки, с сильным говором, была очень трогательна. Виктор Карлович обожал бывать у нее в комнатке, всегда звал ее к себе в гости и, где бы мы ни встречались, Ирочка обязательно присутствовала. Очень любил людей, которые умели делать свое дело, и с одинаковым восторгом говорил о нашей костюмерше и о профессоре Долецком, знаменитом детском враче. Он умел извлекать из людей творческие способности и, может быть, поэтому к нему многие стремились. Его обожали и студенты, и педагоги, с которыми он работал. На него всегда можно было положиться, позвонить и сказать: «Виктор Карлович, ну вот так…» и потом: «Витя, что же делать?»
Он был гением набора. В исключительно высокие празднества превращал Виктор Карлович приемные экзамены. Тогда Школа была в большой славе, и не все хотели идти в менеджеры, многие стремились стать художниками. Толпы людей одолевали Студию. Приходил он, его помощники, педагоги, студенты, все сидели с умными лицами, понимая, что такое экзамен, и начиналось празднество приемных экзаменов. Как-то Олег Николаевич Ефремов сказал: «Мы должны с уважением и интересом слушать поступающих хотя бы за то, что они к нам пришли». Витя в полной мере предоставлял этот интерес и уважение к приходящим на экзамен. Он с ними разговаривал, что-то обсуждал, предлагал разные варианты и все время учил тех, кто сидел на приеме, объясняя, что хорошего было в каждом абитуриенте. Желание вскрыть творческую потенцию любого оставалось в нем постоянно.
В поздние годы нам пришлось много ездить по стране. Его деятельность человека, которому дано понять и проанализировать глубинные явления профессии, была уникальной. Когда он приезжал в театр, смотрел спектакль и потом обсуждал, у актеров возникало ощущение, что теперь они знают, как надо работать: им становилось ясно, как преобразовать театр и заниматься своей профессией.
Какой бы спектакль мы ни смотрели, он мог так «вытащить» в нем основное, что, казалось, еще шаг, и эта средняя постановка обязательно станет шедевром.
С ним работали не просто педагоги по речи, а две части его жизни – это Ольга Юльевна Фрид и Татьяна Ильинична Васильева (Гулевич). Они были заединщики, на все смотрели одними глазами, и он всегда им помогал.
Виктор первым начал много ездить по миру и после поездок в Америку был в восторге от того, что там увидел: «Мы должны это делать, а это мы уже делаем, а это мы делаем лучше…» Он был еще молодым человеком, а его уже звали «Карлыч», в знак большого почтения и необыкновенной близости. У Студии были два таких человека – «В.З.» и «Карлыч».
Его личная жизнь была довольно закрытой и трудной. Но на счастье, его детьми были его студенты. Думаю, он один из тех немногих людей, для кого педагогика стала в высоком смысле слова просветительством, создала вокруг него замечательную, счастливую семью, и те, кто был в этой семье, до сих пор помнят его и никогда не забудут.
