Я изредка вспоминал летнее приключение. Не то чтобы стал забывать, это уж вряд ли, но словно бы уложил в соответствующий ящик памяти и задвинул его. Слишком невероятно, слишком непохоже на мою теперешнюю действительность было это воспоминание. Я жил и думал как современный человек, хотя периодически замечал, что соображаю немного быстрее однокурсников. Фактической информации из прошлого я вынес немного, выручало другое – навык оценивать ситуацию и принимать решения. Я совершенно не заметил, как научился делать и то и другое довольно быстро, иногда – почти не задумываясь.
Однажды, когда к нам в отделение торакальной хирургии поступила женщина переводом из пульмонологии с обструктивной пневмонией и подозрением на формирующийся абсцесс легкого, с недельным курсом антибиотиков без эффекта, мне вдруг показалось, что у меня дежа-вю. Дама заходилась кашлем, перепутать который я ни с чем не мог. Это была моя палата и моя пациентка, и во время обхода мне пришлось докладывать ее историю перед всеми. Однокурсники притихли, а я тем временем озвучивал план обследования, поражаясь своей наглости. Рентгенография от вчерашнего дня, ее можно пока не переделывать, имеются все показания к санационной бронхоскопии. Также необходимо исключить бронхоэктазы. В этом случае она попадет под диспансерное наблюдение пульмонолога и торакального хирурга по показаниям. Заведующий как-то странно посмотрел на меня, но утвердительно кивнул, а мне посчастливилось еще и самому сводить тетку на бронхоскопию – я был свободен, в операционную меня не взяли. На моих глазах ей промыли бронхиальное дерево, где никакого абсцесса не обнаружилось. Я все увидел на экране, поспрашивал, что было непонятно, а потом проводил тетку в палату. Она дышала глубоко и с таким облегчением, что просто брала гордость за технический прогресс.
Как же все стало просто! Теперь, когда есть столько методов визуализации, только пожелай ‒ и тебе покажут, сфотографируют, смоделируют трехмерное изображение. Мы перестали это ценить. Мы привыкли к сотовым телефонам, словно они всегда были в наших руках, и точно также стали воспринимать современные технологии в медицине. Но еще совсем недавно приходилось обходиться без всего этого, и тут в ход шли мастерство, интуиция, везение. И мне, в отличие от однокурсников, довелось попрактиковаться в этом, поэтому теперь, когда я вел обычных хирургических больных, я частенько вспоминал свои случаи с приема и делал поправочку на современность. Это не раз сослужило мне хорошую службу.
А вот жизнь, людей я практически не вспоминал. Они заняли свое место в моей памяти и легли на самое ее дно. Теперь уже путешествие в прошлое казалось мне сном. Воспоминания вытеснились новыми впечатлениями, знакомствами, и это меня вполне устраивало. Кроме того, встречались и старые знакомцы.
С нами периодически занималась Людмила Петровна. Ей было далеко за семьдесят, но благодаря живому уму и любознательности ей удалось не только сохранить ясную голову, но и периодически выбивать дурь из нас, терпеливо обучая хирургическому ремеслу. Она не была нашим непосредственным куратором, но довольно часто находила для нас время, потому что уже лет двадцать не оперировала ‒ болели суставы.
Перейдя на «тренерскую» деятельность с самой что ни на есть практики, она была своеобразной местной легендой, и редкий доктор, оказавшийся по делам на нашей кафедре, проходил мимо ее кабинета. Все заглядывали, ища глазами Людмилу Петровну, обнимались с ней, передавали подарки и приветы, рассказывали о родных и однокурсниках, показывали животы и рентгеновские снимки – в общем, представляли ей на обозрение целые куски своей жизни, словно боясь, что она пропустит что-нибудь. Она умудрялась помнить всех, всем была рада, и ей действительно было интересно все, что они рассказывали. Болящих она лично водила по коридорам, записывала на рентген и УЗИ и даже иногда громко и остроумно отчитывала за нерадивость так, что окружающие покатывались со смеху. Но не обижался никто, и никогда не иссякал поток желающих увидеться с ней.
Быстро прикипели к ней и мы. Во-первых, она прекрасно понимала, что мы ни черта не знаем, и потому рассказывала все с самого начала, обращаясь то к анатомии, то к нормальной физиологии ‒ и тогда уж точно становилось понятно. Во-вторых, у нее наготове всегда была целая куча примеров из ее практики, и она охотно ими делилась. А в-третьих, мы знали ее еще со студенчества, ведь она вела «кружок», то есть студенческое научное общество по хирургии, где в свободное время иногда, кроме хирургии, рассказывала нам об искусстве, скульптуре и живописи. Свою просветительскую деятельность она мотивировала тем, что врач, по ее мнению, должен быть образованным человеком.
Вот и теперь, проведя с нами семинар по грыжам, она закончила его цитатой из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова. Большая часть из нас (включая меня) книгу, честно сказать, не читала, но мы посмотрели обе старые экранизации и потому знали, о чем идет речь.
Семинар закончился, народ потихоньку собирался. Мы занимались сегодня не в кабинете, а в лекционном зале.
– Саша, хирургию любишь? – весело спросила Людмила Петровна. Я кивнул, не сразу поняв, в чем дело.
– Бери кодоскоп! Надо на кафедру отнести.
Я выключил из розетки кодоскоп, обнял его двумя руками и крепко прижал к себе. Теперь мне предстояло спуститься на два этажа вниз, не глядя под ноги, и доставить это чудо техники в кабинет Людмилы Петровны, так как лаборантская уже была закрыта. Я медленно, но, как мне казалось, ловко переступал ногами, пытаясь на ощупь определить, где первая ступенька лестничного пролета, а Людмила Петровна открывала мне двери. У нее в руках была лохматая стопка схем и рентгеновских снимков, которые она нам показывала. Наконец, она открыла дверь кабинета, и я с облегчением водрузил прибор на стол.
– Саша, ты почему хромаешь? – вдруг строго спросила Людмила Петровна, и я вздрогнул. – Падал на коленку?
Я растерянно объяснил, что да, падал около двух месяцев назад, а она почему-то до сих пор болит. Колено действительно болело ‒ не то чтобы сильно, но при ходьбе ощущалось. Я и сам хотел подойти к кому-нибудь проконсультироваться, да все забывал. На работе было не до этого.
– Завтра же сделай снимок, подойдешь в рентгенкабинет, скажешь, что интерн, они тебя примут. А потом со снимком ко мне.
– Спасибо, обязательно сделаю.
Я задумался, когда лучше прийти – в полдевятого линейка, а потом операции. Ладно, придумаю что-нибудь…
У меня возникло странное чувство, что этот разговор я уже где-то слышал. И пока я вспоминал, кто и когда мог мне такое сказать, взгляд мой упал на старые черно-белые фотографии, висевшие над столом. На одной из них на крылечке моей больницы сидели Кузьмич, Валентина Ильинична и… доктор Люда. Сомнений быть не могло – это были они. И Люду я тоже узнал, хотя видел в общей сложности минут двадцать. Она здесь была в летнем сарафане, без халата. Похоже, после моего отъезда распогодилось.
– Людмила Петровна! ‒ я вдруг закашлялся. – А что это за фотография? Где это?
Она подошла к столу, всмотрелась и улыбнулась.
