Я выдохнул. Были и другие фотографии ‒ с коллективом учителей, кажется, снова на юбилее, где-то на выезде. Был портрет у доски – вполоборота, с мелком в руках, глаза смеются… На том портрете ей было лет шестьдесят. Он был сделан по всем канонам фотографического искусства, но смотреть на него я не смог − слишком странно было видеть знакомое лицо постаревшим. Годы, разделявшие нас, легли мне на плечи всей своей тяжестью…
Я не заметил, как альбом оказался в моих руках. Ольга-младшая сидела рядом, осторожно делая пояснения к фото, ‒ ей, видно, не с кем было поговорить об отце, а хотелось − со словами потихоньку выходила боль. По-своему истолковав мою заинтересованность, она предложила:
– Вы можете посмотреть и другие фотографии отца. В конце концов, Вы из тех же мест, окончили тот же институт и запросто можете знать кого-нибудь, кто на них изображен.
Я помотал головой.
– Это навряд ли. У нас все-таки значительная с ним разница в возрасте. А вот за такое путешествие в прошлое вашей семьи – спасибо.
Она подняла голову и удивленно посмотрела на меня, и я начал сбивчиво объяснять:
– Меня всегда завораживали семейные фотоальбомы. Я сам люблю фотографировать, и мне всегда казалось, что это серьезное искусство и огромная ответственность. Нас уже не будет, а фотографии останутся, и потомки будут гадать, кто на них изображен, удивляться, что и как носили. А еще за каждым фотоснимком стоит маленькая тайна ‒ тайна момента. О чем думал человек, когда его снимали, что предшествовало снимку и что произошло после того, как щелкнул объектив. Она чаще всего тайной и остается.
Ольга-младшая медленно кивнула, соглашаясь.
– Да… А еще, бывает, не замечаешь, как идет время. И однажды все, что у тебя остается, – это воспоминания и фотографии. Ну да ладно. Спасибо, что выслушали. Надеюсь, я вас не утомила.
Она повернулась к столу, выдвинула ящик и стала перекладывать его содержимое в пакет.
– Вам случайно не нужна коллекция редких рентгенологических снимков? Отец всю жизнь собирал. В основном, как я понимаю, легкие…
Я улыбнулся.
– Если можно, я бы взглянул.
– Я вам ее оставлю, рассмотрите.
Она указала рукой на книжный шкаф. Его нижняя секция, закрытая непрозрачными дверцами, оказалась плотно забита рентгеновскими снимками и какими-то еще бумагами. Я охнул.
– Это мне целого отпуска не хватит!
Мы посмеялись.
– Я оставлю вам ключ от комнаты, ‒ сказала Ольга. – Я вам почему-то доверяю, тем более вы с отцом – вроде как коллеги. Кроме того, я не медик, и большинство хранящихся здесь книг и документов для меня не представляют интереса. Ребятишек только не пускайте сюда – мало ли что? А сами читайте книги, смотрите снимки, вдруг что интересное найдете? Только сначала мне покажете и расскажете.
Я поблагодарил ее, и она направилась к выходу.
– Я зайду завтра, также по времени. Не помешаю?
Я понял, что, если она сейчас уйдет, я так и не узнаю главного. Того, чего не было в альбоме. Не факт, что завтра нам будет удобно вернуться к теме семейной истории.
– Ольга, простите, а кем был ваш дед? Кажется, его фотографий не сохранилось.
Она вздохнула, потом вернулась в комнату.
– А это – настоящая причина переезда бабушки в Крым.
Она остановилась у одного из книжных шкафов и заговорила, сначала медленно, сбивчиво, затем, поняв, что мне на самом деле интересно, как было дело, – обстоятельно и подробно… Из ее рассказа, из моих собственных догадок и домыслов, мне удалось, наконец, собрать более или менее цельную историю жизни Ольги-старшей.
Моего лечения хватило ненадолго. Вернувшись в город и приступив к работе, уже осенью Ольга слегла с бронхитом и попала под наблюдение пульмонологов. На этот раз ее обследовали более тщательно, взяли на учет, отправили в санаторий, как и было положено в таких случаях. Однако легкие продолжали оставаться ее слабым местом. Фтизиатры своего не подтвердили, обсуждался даже диагноз «хроническая пневмония» ‒ так в те времена классифицировали хронический воспалительный процесс в легких, точнее определить который не удалось.
Забота о здоровье и работа отнимали у нее все время, на личную жизнь его, похоже, не оставалось. А может быть, она сама никого не подпускала к себе – не оттого ли, что ждала письма от меня? Или болела, не желая проходить, душевная рана, заставляя мечтать о несбыточном и не позволяя соглашаться на «синицу в руках»? Об этом теперь было не у кого спросить. Известно одно – в то трудное время рядом с ней никого не было.
Мнения же докторов несколько разошлись в отношении дальнейшей перспективы. Одни полагали полное излечение возможным и рекомендовали не рожать, пока не удастся добиться стойкой ремиссии. Другие, напротив, утверждали, что лучше не будет, а потому, чем раньше Ольга решится на беременность, тем больше шансов на благоприятный исход этого предприятия.
Уставшая, одинокая, отвергнутая ‒ такой, вероятно, она чувствовала себя, не дождавшись от меня никаких вестей, Ольга решила послушаться вторых. Отцом ее ребенка стал кто-то из ее окружения, но кто именно – этого она никогда никому не говорила. Предполагали, что он был женат, и, скорее всего, так оно и было, иначе, вероятно, они все-таки поженились бы. От него осталось в метрике одно только имя – без отчества и фамилии – Александр.
Принадлежало ли оно в действительности отцу ребенка или служило напоминанием обо мне – навсегда останется тайной. И все же Ольга не согласилась, чтобы ребенку записали ее отчество, как тогда чаще всего поступали в подобных случаях. Ей хотелось, чтобы это отчество было настоящим – или хотя бы придуманным ею самой.
Воспитывать сына одной, не находясь в законном браке, в те времена, как и теперь, было непросто. Общественного порицания, как такового, не было ‒ в послевоенные годы действовала своего рода социальная программа, о которой я уже упоминал, направленная на повышение рождаемости. Были приняты законы, защищавшие матерей-одиночек, и большого социального давления на Ольгу не могло быть. Но внебрачный ребенок есть внебрачный ребенок, и за спиной, думаю, все равно шептались.
Мысль о переезде туда, где ее никто не знает, вероятно, показалась ей заманчивой, особенно в свете рекомендаций врачей. И она решилась. В Крыму она уже была один раз ‒ в санатории, и в тот приезд окончательно и бесповоротно влюбилась в него. Переезд для нее стал началом новой жизни.
Работу ей удалось найти без особого труда. В Алупке в школу требовался преподаватель русского языка и литературы, и совершенно неожиданно сложился удачный квартирный обмен. Детский сад оказался совсем недалеко, и директриса помогла устроить туда маленького Яшу. Жизнь Ольги встала на новые рельсы.
Здоровье ее в этом благодатном краю действительно стало лучше. В восьмидесятые Ольга задумалась о своем доме и в конце концов переехала в частный сектор, сохранив для Яши городскую квартиру. Дом она вначале сняла, а впоследствии, лет десять спустя, умудрилась выкупить за совершенно смешные деньги. Ей понравилось ухаживать за садом, заниматься цветоводством, собирать фрукты и ягоды, которые на этой земле, казалось, были просто заряжены солнцем. А из ее окон, если приглядеться, вдалеке было видно море. Казалось, она обрела душевное равновесие и полностью излечилась.
