– Я помогал на кухне, когда пришел господин Каямо и отдал мне письмо, – пролепетал он. – Я отнес его во дворец. Вот и все, мой господин.
Как ни старался дознаватель, но ничего вразумительного он от мальчишки не добился.
Отпустив слугу, Чубсо встал.
– Пойдем, господин Митино. Нам здесь нечего делать.
Удивленному писарю ничего не оставалось, как последовать за начальством. Десятник проводил их насмешливым взглядом.
Не говоря друг другу ни слова, чиновники сели на лошадей и покинули усадьбу. Только когда они отъехали полсотни шагов от железных ворот, Митино решился спросить:
– Мой господин, я не верю, что слуги не знают, от кого приехал тот гонец. Может быть, стоило допросить их как следует? С пыткой?
– Зачем? – ответил вопросом на вопрос старший дознаватель. – Мы узнали, что гонец был. Это главное. Значит, заговор существует.
– Прости, мой господин, но я ничего не понимаю, – проговорил писарь.
– Гонца мог прислать только барон Токого, – стал разъяснять ситуацию Чубсо. – Но с исчезновением управителя Каямо, исчез единственный благородный свидетель этого.
– Но показания слуг… – попытался спорить писарь.
– Их вполне бы хватило, будь Токого соратником или десятником. Но он крупный землевладелец и близкий родственник Первого всадника. Кто нам даст его арестовать?
Не зная, что ответить, Митино промолчал.
Впереди показались ворота замка, когда Чубсо отстраненным голосом спросил:
– Что ты там говорил насчет разбойников?
– На допросе старик показал, что пещеру часто использовали для стоянок разбойничьи шайки, – стал объяснять писарь. – Вот я и подумал, вдруг бандиты заглянули туда до нашего прихода.
– А как же слуга? – задал вопрос дознаватель. – Почему его в живых оставили?
– Когда старик вел нас в пещеру, мы проходили мимо повозки. Помнишь, мой господин?
– Да. Там еще лежала куча досок.
– Не куча, – возразил писарь. – Кто-то аккуратно сложил доски и связал их веревкой. Словно собирался их куда-то нести.
Подошел слуга, чтобы принять повод и отвести лошадь в конюшню. Но Чубсо не спешил покидать седло. Он старался вспомнить дорогу до пещеры. Тогда, окрыленный близостью добычи, он мало что замечал вокруг. Сейчас, лишь сделав значительное усилие, Роно вспомнил разломанную тележку и сложенные доски. Улыбнувшись, он слез с лошади.
– Значит, ты, Митино-сей, думаешь, что слуга приготовил доски, чтобы нести в пещеру?
– Да, мой господин, – кивнул писарь. – От того оврага до пещеры путь не близкий. А тележку надо еще сломать. И что, если слуга ходил еще куда-нибудь? Кто-то вполне мог успеть ограбить припасы и увести Сайо.
– Если это разбойники, – медленно проговорил Чубсо, – мы об этом скоро узнаем.
Митино посмотрел на начальника, ожидая распоряжений.
– Отправляйся ко мне в комнату и подготовь донесение в Канцелярию. Опиши все, и факты, и подозрения. Я приду, посмотрю черновик. Отправим с гонцом в столицу. Пусть Канцлер разбирается.
– Да, Чубсо-сей, – поклонился писарь.
– А мне надо кое-кого навестить.
Резко развернувшись, старший дознаватель вновь отправился в конюшню.
Двор мастера Гу, как и в прошлый раз, заполняли повозки, грузчики, торопливо сновавшие туда-сюда приказчики и важные управители богатых домов. У двери так же сидел знакомый ратник. Только сегодня на нем были надеты толстый ватный халат и меховые сапоги. Заметив Чубсо, он встал и почтительно поклонился.
– Мастер Гу у себя? – мимоходом спросил чиновник и, получив утвердительный ответ, поблагодарил воина коротким кивком.
В приемной за столом трудолюбиво скрипел пером тот же парнишка. Хлюпая покрасневшим носом и ежась от холода, писец низко поклонился благородному господину и остался стоять, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за неплотно прикрытой двери. В кабинете послышалась громкая брань двух голосов, потом визг, звук удара. В приемную вылетел полуодетый парнишка, прижимая к груди одежду.
На припудренном лице секретаря расплылась злорадная улыбка.
– Прости, что прервал твой заслуженный отдых, почтенный Гу, – Чубсо поднял стул и уселся возле большой чугунной жаровни. – Но мое дело не терпит отлагательств.
Пыхтя как рассерженный кот, хозяин кабинета подчеркнуто неторопливо уселся на свое место. Через секунду на толстом лице заиграла привычная улыбка, делавшая ее обладателя так похожим на бога веселья.
Однако Роно принадлежал к тем людям, кто слишком хорошо знал об истинном характере Мастера.
– Братству наверняка известно, что воспитанница Первого всадника сегуна сбежала.
Железный Гу продолжал улыбаться, не говоря ни слова.
– Я думаю, что Братство знает, кто на самом деле эта девчонка.
Чубсо замолчал. В кабинете повисла тягучая тишина. Ни один из собеседников не решался ее нарушить.
– Вряд ли Братству нужны неприятности с Тайным Оком Сына Неба, – перешел к открытым угрозам чиновник.
– Говорят, она пропала на Чердаке Демонов, – подал голос мастер.
– Ты мудрый человек, почтенный Гу, – усмехнулся Роно. – Подумай, стал бы я тебя беспокоить по пустякам?
– Вдруг ты просто хотел навестить старого друга? – улыбка мастера стала еще шире.
– Если девчонка у Братства, оно должно ее выдать, – веско произнес Чубсо. – Если Братство знает, где она, оно должно помочь Тайному Оку арестовать ее.
– Я попробую разузнать, мой господин, – посерьезнел Гу. – Но ничего не могу обещать.
– Не найдете девчонку, найдите хотя бы информацию, – велел старший дознаватель, поднимаясь. – У Тайного Ока Сына Неба есть много возможностей щедро отблагодарить за помощь, мастер Гу.
О замковых подвалах среди слуг сегуна ходили самые мрачные легенды. Рассказывали о замурованных заживо узниках, о тайных тюрьмах для провинившихся благородных, о призраках замученных врагов Канаго, плачущих и стенающих в непроглядной темноте, о подземных ходах, тянувшихся на десятки и сотни ли.
Подвалы многократно ремонтировали и перестраивали. Уже давно большинство из темниц, превратились в мирные кладовые. Почему-то в этих каменных стенах продукты очень долго сохраняли свежесть и не портились. Тем не менее слуги очень не любили туда ходить. Все, кроме Тины.
Именно в одном из подвалов она сумела отыскать себе укромный уголок, чтобы поплакать или помечтать. Вот только плакала в последнее время она все чаще и чаще.
Тина всю жизнь прожила в замке. Её мать служила посудомойкой. Отцом мог быть кто угодно из кухонных слуг или соратников. Когда девочке исполнилось девять, один из воинов ради шутки плеснул в мать кипятком, а потом, чтобы женщина не мучилась, отрубил ей голову.
