Поэтому я иду в кухню и наливаю себе стакан виски. А затем другой.
Вторая бутылка почти опустела. Когда я въехала в Вахту Броуди, эта бутылка была полной; неужели я так быстро расправилась с виски? Я понимаю, что следует ограничиться одной порцией алкоголя, однако после всех волнений этого дня мне нужно что-нибудь успокоительное. Беру стакан, бутылку, в которой остался всего глоток, бреду наверх.
В спальне, стягивая джинсы и расстегивая блузку, я по привычке осматриваюсь по сторонам. Стоя тут в одном нижнем белье, я чувствую себя совершенно беззащитной, хотя кругом ни души. По крайней мере, я никого не вижу. Океан нынче вечером неспокоен, и через открытое окно доносится шум набегающих на берег волн. Черное, словно нефть, море тянется вдаль, к горизонту, залитому светом звезд. Пусть окна моей спальни смотрят на пустынные скалы и воду, я понимаю, почему Шарлотта хотела повесить занавески. Кажется, сама ночь открыла глаза, чтобы взглянуть на одинокую женщину, чей силуэт отчетливо выделяется на фоне освещенного окна.
Выключаю лампу – пусть тьма набросит на меня свое покрывало. Теперь, под ее защитой, я могу без опаски стоять перед окном, подставляя кожу прохладному воздуху. В Бостоне я буду скучать по всему этому: по ночам, когда засыпаешь под шум волн, по соленому ветру, овевающему кожу… А может, вовсе не возвращаться домой, в город? В последнее время я все больше и больше думаю об этом. В конце концов, работать я могу где угодно, писать можно в любом месте; я уже сожгла все мосты, ведущие в Бостон, – без оглядки, словно пьяный человек, решивший спалить свое прошлое. Почему бы не остаться в Такер-Коуве, в этом доме?
Я натягиваю ночную сорочку и, как только ворот опускается мне на лицо, замечаю вспышку света под своим окном. Он загорается всего на секунду, а потом исчезает.
Пристально вглядываюсь в ночь. Я знаю, что там нет ничего, кроме скалы и моря; откуда же взялся свет? Сейчас я невидимка в темной спальне, однако всего несколько минут назад любой, кто следил за этим окном, видел, как я стою здесь раздетая. Эта мысль заставляет меня отступить в глубину комнаты, подальше в темноту. И тут я вижу еще несколько вспышек – словно пепел летит и гаснет на ветру. Искорки проплывают мимо окна и, мерцая, исчезают в ночи.
Светлячки.
Я потягиваю виски и вспоминаю теплые летние ночи, когда мы с Люси гонялись за светлячками на ферме бабушки и дедушки. Мы бегали по лугу, который искрился тысячами звезд, взмахивали сачками и ловили целые галактики в стеклянные банки, припасенные для консервирования. А потом возвращались на ферму, словно феи-близнецы, несущие свои светлячковые лампы. Воспоминание настолько живо, что я снова чувствую, как трава щекочет мои ноги, слышу скрип дверной рамы с москитной сеткой, когда мы переступаем порог дома. Я помню, как потом мы не спали полночи, восхищаясь огоньками, кружащими внутри банок – на тумбочке Люси и на моей. Что и говорить, жили душа в душу – она и я.
Жили душа в душу…
Я выливаю остатки виски в стакан, залпом опустошаю его и растягиваюсь на кровати.
Сегодня четвертая ночь после появления капитана Броуди. Я долго ворочаюсь, мучимая сомнениями, существует ли он на самом деле. Задаваясь вопросом, дал ли в итоге трещину мой здравый ум. Сегодня во время визита к охотнице за привидениями я стремилась заручиться ее поддержкой, убедиться, что все происшедшее со мной – не бред, не плод воспаленного воображения. Теперь сомнения вернулись.
Бог мой, мне необходимо поспать. Я отдала бы многое всего за одну ночь крепкого сна! Мне страшно хочется спуститься в кухню и откупорить бутылку вина. Пара бокалов, возможно, заглушит электрический гул в моей голове.
Ганнибал, который лежит рядом со мной на кровати, внезапно поднимает голову. Уши с кисточкой встают торчком, кот не сводит глаз с открытого окна. Я не вижу там ничего необычного – ни характерного туманного завихрения, ни сгущающейся тени.
Я выбираюсь из кровати и смотрю на море.
– Вернись ко мне, – молю я. – Пожалуйста, вернись.
Кто-то прикоснулся к моему предплечью?.. Разумеется, это игра воображения. Неужели отчаянное желание не быть одной превратило в призрачную ласку шепот ветерка? И вдруг я ощущаю на плече теплую тяжелую руку. Я оборачиваюсь – и вот он, стоит прямо напротив меня. Живой и настоящий, как любой другой мужчина.
Я смаргиваю слезы.
– Я думала, что больше не увижу тебя.
– Ты по мне скучала.
– Да.
– Сильно скучала, Эйва?
Вздохнув, я закрываю глаза, а его пальцы гладят мою щеку.
– Боже, очень сильно. Я только и думала что о тебе. Все, что я…
– Вожделеешь?
Этот вопрос, заданный так тихо, внезапно повергает меня в трепет. Открыв глаза, я смотрю на лицо, смутно различимое во мраке. При свете звезд видны лишь очертания крутого, как утес, носа, упрямого подбородка. Что же еще скрывает тьма?
– Ты вожделеешь меня? – спрашивает он.
– Да.
Он гладит меня по лицу; несмотря на нежность его прикосновений, они словно обжигают мою кожу.
– А ты покоришься?
Я с трудом сглатываю. Понятия не имею, чего он хочет, но готова ответить «да». Согласна на все.
– Что ты заставишь меня делать? – интересуюсь я.
– То, чего ты хочешь.
– Расскажи.
– Ты не девственница. И знала мужчин.
– Да, знала.
– Мужчин, с которыми ты согрешила.
В ответ на это я почти шепчу:
– Да.
– И эти грехи ты покуда не искупила.
Его рука, нежно обхватившая мой подбородок, внезапно сжимается. Я внимательно смотрю ему прямо в глаза. Он знает. Каким-то образом ему удалось заглянуть в мою душу и понять, что я испытываю чувство вины. И стыда.
– Я знаю, что́ терзает тебя, Эйва. И знаю, чего ты хочешь. Готова покориться?
– Я не понимаю…
– Скажи это. – Он наклоняется ближе. – Скажи, что ты покоришься.
Мой голос едва слышен:
– Я покорюсь.
– И ты знаешь, кто я.
– Джеремия Броуди.
– Я капитан судна. Я отдаю команды. А ты выполняешь их.
– А если я решу этого не делать?
– Тогда я поберегу время и подожду женщину, которая будет достойна моего внимания. А ты уедешь прочь из этого дома.
Я чувствую, что его прикосновение словно растворяется в воздухе, и очертания его лица размываются во мраке.
– Прошу! – кричу я. – Не покидай меня!
– Ты должна дать согласие.
– Я его даю.
– Согласие покориться?
– Да.
– Слушаться меня?
