Я достаю курицу из духовки и наливаю себе второй бокал совиньона блан. Какая я молодец – уже девять, а я все еще пью второй бокал. После сегодняшних событий второй бокал вполне заслужен, и я делаю большой глоток. От алкоголя кровь вспыхивает, словно керосин от огня, но, несмотря на то что напряжение ослабевает, я все еще думаю о мертвой женщине. Молодая она была или старая? Красивая или нет?
Почему никто не сообщил, что она пропала?
Если сегодня вечером я упаду с лестницы и сломаю шею, много ли пройдет времени, прежде чем меня хватятся? В конце концов мое отсутствие заметит, конечно же, Донна Бранка, но лишь потому, что не получит ежемесячную плату. Люди всегда бьют тревогу, если ты не платишь по счетам, но на это может понадобиться несколько недель. К тому времени мое тело уже начнет разлагаться.
«Или его съест мой кот», – думаю я, и Ганнибал, вскочив на стол, смотрит на кусочки курицы в моей тарелке.
Третий бокал вина. Я пыталась сократить дозу, но сегодня мне все равно, хотя, пожалуй, выпито уже изрядно. Пусть. Кто меня тут видит, кто будет меня бранить? Одна лишь Люси всегда волновалась и проводила со мной душеспасительные беседы по поводу пьянства, но ее тут нет, и некому оградить заблудшую Эйву от порока.
Я сижу за столом и любуюсь идеальной сервировкой. Кусочки курицы, обрызганные подливкой из мясного сока и белого вина. Запеченный молодой картофель. Салат со свежеприготовленными сухариками и испанским оливковым маслом.
Любимый ужин Люси. Такой же я готовила на ее день рождения.
Я снова вижу их обоих – они сидят напротив и улыбаются. Люси и Ник. Их бокалы подняты – тост за шеф-повара.
«Если бы можно было заказать последний в жизни ужин, я бы хотела, чтобы его приготовила Эйва», – провозгласила Люси.
А потом все по очереди рассказывали, какое блюдо они хотели бы съесть, что говорится, напоследок. Люси заявила: «Эйвина запеченная курица». Я выбрала простецкую cacio e pepe
[8] с бокалом бодрящего охлажденного фраскати. Ник, разумеется, предпочел мясо.
«Стейк рибай средней прожарки. Нет, пусть будет говядина веллингтон! Раз уж это мой последний ужин, почему бы не выпендриться немного?» – сказал он, и все рассмеялись, потому что Ник, ни разу не пробовавший говядину веллингтон, отчего-то решил, что это вкусно.
Повернуть бы время вспять и снова оказаться на праздничном ужине в честь дня рождения сестры! Тем вечером мы были так счастливы вместе! А теперь я сижу одна в этом громадном доме. Если я умру тут, винить в этом можно будет лишь себя.
Я оставляю еду на столе почти нетронутой, беру бутылку и несу ее с собой наверх. Вино уже не холодное, но теперь мне уже все равно, каково оно на вкус. Мне нужно только забытье, которое оно приносит. Наверху я допиваю бутылку и валюсь на кровать. Погибшая женщина – в воде, а пьяная – в спальне.
Я выключаю свет и таращусь наверх, в темноту. Сегодня вечером океан неспокоен, и я слышу, как волны бьются о скалы. Где-то далеко бушует шторм, который создает эти волны, и вот они накатываются и накатываются, разбиваясь об утесы с яростью, рожденной ветром. Звук этот настолько пугающий, что я поднимаюсь и закрываю окно, однако шум волн все равно доносится до меня. А еще чувствуется аромат моря, настолько сильный, будто бы я тону. И вдруг я понимаю: «Он здесь».
Отворачиваюсь от окна. Передо мной стоит Джеремия Броуди.
– Сегодня ты была с мужчиной, – говорит он.
– Откуда ты…
– От тебя исходит его запах.
– Мы всего лишь друзья. Вместе катались на его шлюпе.
Он приближается ко мне; я вздрагиваю, когда он приподнимает прядь моих волос и позволяет ей соскользнуть с его пальцев.
– Вы были достаточно близки и касались друг друга.
– Да, но…
– Достаточно близки, чтобы соблазниться.
– Это был просто поцелуй. Он ничего не значил.
– И все же я чувствую твою вину. – Капитан теперь стоит так близко, что я ощущаю жар его дыхания на своих волосах. – Твой стыд.
– Не из-за этого. Сегодняшняя прогулка ни при чем.
– У тебя есть причина для стыда.
В глазах моего гостя отражается холодный и безжалостный свет звезд. Его слова не имеют никакого отношения к Бену Гордону и нашему невинному поцелую. Нет, все дело в моем прошлом. Это было до того, как я приехала в Мэн. В канун Нового года случился грех, который я никогда себе не прощу. Зловоние вины – вот что постоянно исходит от моей кожи.
– Ты позволила ему дотронуться до тебя.
– Да.
– Осквернить тебя.
Я смаргиваю слезу:
– Да.
– Ты хотела этого. Ты хотела его.
– Я никогда не стремилась к этому. Если бы я могла вернуть ту ночь, пережить ее еще раз…
– Но ты не можешь этого сделать. Поэтому я здесь.
Я не отрываясь смотрю в эти глаза, сияющие, словно бриллианты. Я слышу справедливое осуждение в его голосе и обещание того, что произойдет. Мое сердце колотится, а руки дрожат. Много дней я жаждала его возвращения, голодала по его прикосновениям. Теперь, когда он стоит передо мной, я боюсь того, что меня ждет.
– В башенку, – командует он.
Нетвердой походкой я выхожу из спальни. Отчего я спотыкаюсь в коридоре – от выпитого вина или от страха? Под моими босыми ногами пол кажется ледяным, а влажный воздух пробирается прямо под ночную сорочку. Открыв дверь на лестницу, я останавливаюсь и смотрю на мигающий свет свечей наверху.
Я стою на пороге иного мира. С каждым шагом наверх я покидаю свой мир и удаляюсь от него все дальше и дальше.
И чем выше я поднимаюсь, тем ярче мерцание свечей. Броуди неотвратимо следует за мной; его сапоги тяжело грохочут по ступеням. Путь к бегству отрезан. Можно идти только в одном направлении, и я поднимаюсь в комнату, где, как мне уже известно, меня ждут одновременно удовольствие и наказание.
На вершине лестницы я распахиваю дверь и делаю шаг через порог – в башенку. На меня падает золотистый свет свечей, и, посмотрев вниз, я вижу, что вокруг моих лодыжек шелестит юбка из медного шелка. И больше уже не ощущаю ночного холода: в очаге горит пламя, облизывая березовые поленья. Огоньки дюжин свечей подрагивают в бра, а в тех окнах, что смотрят на океан, я замечаю собственное отражение. Платье облегает бедра, над глубоким вырезом вздымается грудь оттенка слоновой кости.
Я в чужом мире. В чужом времени.
Капитан подходит к занавешенному алькову. И я уже знаю, что находится за драпировкой. Я уже лежала, простертая на этой кровати, и ощущала радость от жестоких ласк. Однако на сей раз, когда Броуди распахивает занавески, я вижу не только кровать и невольно отшатываюсь.
