– Гаевский, да я вижу, что ты хитрый дамский угодник! Умеешь подластиться и сделать приятное женщине! – тут же затараторила Юлька, взяв бутылку из рук Гаевского. Она повертела ее и стала в голос читать написанное на этикетке: «Ликер со вкусом вишни от известного немецкого бренда Eckes станет прекрасным аперитивом, а также дополнит самый изысканный десерт».
– Десерт хоть и изысканный, но этот ликер, извините, я пить не буду, друзья, – тараторила Юлька, – меня он не заводит… А вот вискарик заводит… Я становлюсь вся такая неожиданная… Вишневый ликер – это твой кайф, Натали… Это твоя сладкая чаша… Испей ее до дна…
Сказав это, Юлька многозначительно взглянула на Гаевского.
Выпивали, курили, разговаривали. Вяло перебрав некоторые институтские новости и сплетни, с подачи все больше хмелеющей Юльки незаметно перешли к разговору о любви, – она обожала ту тему. Юлька сама себе наливала виски и философствовала, все чаще почему-то обращаясь к Гаевскому:
– Вот скажи мне, мой друг Артем Палыч, – амикошонским тоном говорила она с плохо скроенной дикцией, – вот скажи мне, – у разведенной и свободной, как Куба, и приятной во всех отношениях женщины… Ну вроде меня… Есть шансы найти мужичка, который… Который сжег бы меня, кааак там, эээээ? В огнедышащей лаве любви?
– Вполне, вполне, Юлия Федоровна, – тем же игривым манером говорил Гаевский, – у вас… У тебя все шансы есть. Есть все шансы дождаться своего принца на белом коне… Он просто немного задержался где-то…
– А он на мои похороны не опоздает? – с грустной надеждой спросила Юлия, подливая себе виски.
Улыбалась Наталья, улыбался Гаевский. А Юлия, пыхтя тонкой сигареткой, продолжала углубляться в темные недра любви. Было понятно, что эта тема волнует ее.
– Ну вот взять хотя бы Таманцева, – продолжала она, – совершенно свободный кавалер, красавец и молод, разведен и свободен, как ветер. Пленил меня и даже очаровал. Я на него уже два года виды имею. У нас с ним духовное и… Это… Физическое единение. О, у меня с ним такииие песни получаются! Я сознание теряю! Но ведь не женится, гад! Я его уже три раза беременностью пугала, – ничего не помогает! Талдычит одно и то же: «Нам надо лучше изучить друг друга». Хорошо устроился, подлец! Да куда же дальше изучать, если я даже про родинку на его мошонке, извините, знаю!
– Юлька! Юлька! Как тебе не стыдно? Остановись сейчас же!!! – вдруг свирепо вскричала Наталья, – следи за языком!
– Извини, Наташ, наболело-нагорело… Ты же знаешь, – у меня пепел любовных страданий в душе… Но я никак мужскую душу не могу понять… Можно я об этом с Артемом поговорю?
Наталья вздернула плечами, сухо сказала:
– А при чем здесь я? Артем – не моя собственность. Говори, сколько хочешь. Только за красные флажки не выходи. Тебе бы надо поспать. Я пойду постелю.
Юлька пила кофе и, прижмуривая хмельные глаза, учиняла Гаевскому допрос, пока Натальи не было на террасе:
– Вот скажи мне, дорогой друг Артем… У тебя есть жена… Красивая, небось… И все при ней… В самом соку, – само собой… Тебе бы ее, тепленькую, тешить сейчас в спаленке… А ты ведь сюда, к Натахе приехал… Как это понимать, а? Что в душе твоей? У тебя чувства или, извини, банальная сексуальная потребность?
Слегка растерявшийся от таких вопросов, Гаевский лихорадочно соображал, как половчее ответить Юлии. Тут нужна была правда или что-то очень похожее на правду. Но в любом случае – что-то убедительное.
Но он не успел ответить, – на террасе появилась Наталья и увела Юлию в домик.
А потом они сидели на террасе вдвоем. Теплые взгляды, милые слова. Казалось, сосны где-то вверху переставали перешептываться, прислушиваясь к хрипловато-баритонистому мужскому и тонкому, нежному женскому голосу. Потом раздался какой-то щелчок и высокие сосны над красной ондулиновой крышей услышали голос Коэна. Он пел свою знаменитую «Танцуй со мной до конца любви». Когда песня закончилась, сосны услышали тот же женский голос – он звучал уже вроде строго, но то было всего лишь кокетство:
– Здесь целоваться нельзя. Кругом глаза в окнах. Пойдем в дом.
И опят щелчок. И опять эрогенный тенор Коэна…
Едва они вошли в прихожую, как зазвенел мобильник Натальи, – и вся она из теплой, податливой, доброй мгновенно превратилась в холодную, деревянную, злую:
– Да-да-да! – с холодным оттенком в голосе говорила она кому-то, а рукой, только что обнимавшей Гаевского, отмахивалась от него.
– Да-да-да! – снова рыкнула она, – я все поняла… В девять так в девять… Они сейчас уходят. А у тебя во сколько самолет?
Она выключила мобильник, сказала какое-то непонятное «прости» и встала у окна, выходящего на высокий деревянный забор с тыльной стороны дома.
– Подойди ко мне, – уже ласково и тихо сказала она Гаевскому, – вон там видишь две доски с сучьями. Они легко раздвигаются и в них можно пролезть…
Ее глаза при этих словах блеснули шаловливым светом:
– Этот лаз в заборе Таманцев проделал… Ну чтобы не светиться на проходной… Ты можешь завтра ко мне приехать… Лучше прямо с утра…
После этих слов она решительно обняла и стала целовать его так, что Гаевский потерял реальность. То были поцелуи-приглашения, поцелуи-авансы, поцелуи-обещания.
Губы и руки ее, и ее надрывное дыхание говорили больше слов.
* * *
Уже вечерело. Гаевский сидел с Натальей на террасе, когда из глубины домика (входная дверь была открыта) раздался недовольный голос Юлии:
– Откуда он, к черту взялся, этот твой Кулинич! Вискарик еще остался? Надо тяпнуть на дорожку…
Юлия налила в фужеры виски – себе и Гаевскому. Наталья пила вишневый ликер.
– Добавь, добавь мне еще, – сказала она, и Юлия при этом посмотрела на нее сочувствующим взглядом. Сказала:
– Я тебя понимаю, ох, как я тебя понимаю, подруженька моя…
Выпив виски одним крупным глотком, она протяжно хукнула, посмотрела на часы и пробубнила:
– Он уже едет. Мне с Артемом Палычем надо линять отсюда.
Когда Гаевский прощался с Натальей, у него возникло какое-то отцовское чувство к ней, – словно он оставлял своего ребенка в лесу.
– Ты держись, держись, подруга, – говорила в тот момент ей Юлия, – все равно это должно кончиться. Я что-нибудь придумаю, если ты не можешь.
Гаевский спустился с крыльца и оглянулся. Он увидел, что Наталья наливает в свой фужер виски. Юлия тоже увидела это.
– Ты помнишь фильм, в котором немец приходит в хату к русской бабе, чтобы изнасиловать ее? – спросила она вдруг Гаевского.
– Конечно, помню. Но ты к чему это?..
– Я к тому, что та русская баба перед тем, как отдаться немцу, попросила его налить ей стакан водки и сказала: «Чтобы не так стыдно было»…
Дальше они шли молча.
