А вот бывший начальник Генштаба Юрий Николаевич Балуевский не молчал. Вы же мне сами рассказывали, как ему надо было срочно попасть к министру по неотложному секретному вопросу, а его дежурная дама в приемной Сердюкова остановила… Мол, в чем суть вопроса и надо вам, товарищ генерал армии, на прием к Анатолию Эдуардовичу записаться сначала… Юрий Николаевич, говорят, ее не послал из-за своей воспитанности, но насчет допуска к секретам интеллигентно так той бабенке напомнил… И министру об этом сказал. Потому что в приемной всегда дежурили офицеры, как вы знаете. А разве не вы мне рассказывали, что Балуевский на Дальнем Востоке стратегические учения год готовил, а в самый последний момент, когда уже самолет на Чкаловском аэродроме под парами стоял, Сердюков вдруг запретил начальнику Генштаба туда лететь. А ведь Балуевский распоряжением президента был назначен руководителем учений. Вы же мне сами это рассказывали! И тогда Юрий Николаевич снял трубку и позвонил в Кремль президенту. Он распоряжение министра отменил, но с того момента Сердюков закусил удила. И судьба Балуевского была предрешена. Вместо него пришел беспринципный НГШ, которого за глаза офицеры называли «Николаем-угодником» или «чего изволите»…
– Вот видишь, – заметил Курилов, – чем заканчивается умение говорить начальнику правду в глаза?
– Зато Балуевский достойно пронес тяжелый крест начальника Генштаба. И его никто не упрекнет теперь за трусость и раболепие, за потакание реформаторским дуростям Сердюкова.
Курилов хмуро смотрел на Гаевского, закусив верхнюю губу. Затем нервно погасил в пепельнице только что зажженную сигарету и буркнул:
– Давай конкретно… Какие такие реформаторские глупости ты имеешь ввиду?
Гаевский ответил с ходу:
– Да вы же их прекрасно знаете! Я могу эти глупости до первых петухов здесь перечислять.
– Ну, валяй-валяй… Может, я чего-то еще не знаю.
И Гаевский начал заламывать пальцы:
– Академии Жуковского и Гагарина из Москвы убрали в Воронеж, а там смешали в кучу… Убили две великих школы! Из летных училищ лишь одно Краснодарское оставили… И даже там приема в этом году не было. А кто будет летать на новых самолетах? А? Идем дальше. Дивизии стали перекраивать в бригады. Но почему это для армии лучше, Вакаров так и не смог доказать. Все авиаполки решено согнать на четыре авиабазы… Это что? Для того, чтобы американцам четырьмя ракетными ударами всю нашу боевую авиацию легче было угробить? Или вот. Мой сын пишет, что у них в дивизии лейтенанты дневальными по КПП ходят, вместо солдатиков ворота машинам открывают… А какой еще маразм! Сын мне пишет, что теперь для отправки его в командировку с Курил на Сахалин – приказ са-мо-го министра обороны нужен! Представляете? А зачем суворовцев и нахимовцев от участия в параде Победы отлучили? Или вот взять…
Курилов перебил его:
– Хватит, хватит, Артем Палыч, – я все это знаю.
Гаевский опять шел в атаку:
– Но если знаете, то почему же заслон всем этим дуростям не ставите?
В глазах Курилова блеснула хитринка:
– Однажды некто полковник Гаевский на совещании у начальника Генштаба пытался ставить заслон… И назвал преступным решение министра обороны о сокращении военпредов с 24 до шести тысяч… И что случилось потом с этим Гаевским? Не знаете? Он мигом попал под сокращение, не так ли? Хорошо, что его в институт перевели… Благодаря мне! А мог бы сегодня, как бывший полковник Генштаба Ольшевский, – начальником охраны магазина лакокрасочных изделий работать…
Гаевский затянулся сигаретой и ответил:
– Андрей Иванович, я всегда буду благодарен вам за то, что вы меня от преждевременной пенсии спасли. Но я ей-Богу, ни вас, ни Вакарова, ни всех других замов министра обороны не понимаю. На ваших глазах эти… эти псевдореформаторы занимаются в армии вредительством, а вы молчите. Почему так?
– Ты или прикидываешься дурачком или действительно наивный, – сухим тоном заговорил Курилов. – Да потому, что вместо белого хлеба с маслом никому на пенсии сухари грызть не хочется! Ну вот я, допустим, выступлю против решения Сердюкова изготовить для каждой части новые Боевые знамена, а старые, прошедшие войну, – в музей сдать… Или скажу в глаза Вакарову, что ваше решение раздробить и Кантемировскую, и Таманскую дивизии на бригады – это ошибка, равная преступлению. Это я скажу завтра. А послезавтра мне еще одну генеральскую звезду получать надо. И что? Мне своими руками приговор себе подписать? Да я к своим звездам тридцать лет шел! И чтобы из-за какого-то вышестоящего мудака вот так – в один момент всю карьеру в тартарары пустить?
– Так что же получается, Андрей Иванович, – негромким рассудительным тоном продолжил Гаевский, – лояльность к начальствующим дуракам важнее офицерской чести и принципиальности? Так получается? Когда молчат профессионалы, начинается разгул дилетантов!
– Ээээх! Тебе легко говорить, товарищ полковник. У тебя какое-то линейное мышление. Жизнь гораздо сложнее. Человек, – будь он цивильным или военным, так устроен, что жить завтра хуже, чем ему живется сегодня, не хочет. Он лучше хочет жить. А принципиальность тогда хороша, когда ты имеешь дело с разумным начальником, а не с самодуром…
– А вот мне интересно, Андрей Иванович, – мечтательным тоном заговорил Гаевский, – будет ведь так, что уйдут и Сердюков, и Вакаров, а их замы, которые поддерживали эти авантюрные и глупые реформы, останутся. Как они потом служивым людям в глаза смотреть будут? А? Вот вы – как смотреть будете?
Курилов взглянул на полковника прищуренным и недобрым взглядом. Сказал холодно:
– Ну все, все, все… Давай заканчивать этот бездонный разговор. Я спать хочу.
Когда Гаевский вошел в свой гостиничный номер, Таманцев и Дымов уже спали. На тумбочке ярко вспыхивал и еле слышно жужжал мобильник. Полковник взял его. В трубке – голос Натальи:
– Ну здравствуй, наконец-то! Что с тобой, куда ты пропал? Я сто раз тебе звонила и эсэмэски кидала. У тебя что-то случилось? Я испереживалась вся… Что с тобой?
Он вышел в коридор и пробубнил теплым голосом:
– У нас тут связь была закрыта, Наташа. Ну ты должна понимать, почему…
– Ты когда вернешься в Москву?
– Думаю, что завтра… Нет уже сегодня.
– Я так соскучилась по тебе. Приедешь в Мамонтовку?
– Возможно, что в эту субботу…
Тут он замолчал, что-то прикидывая. Спросил:
– А ты когда будешь в Мамонтовке?
– Завтра… Ой, нет, уже сегодня вечером…
– Ну тогда и я буду там сегодня вечером. Поздно вечером.
– Я буду ждать тебя… Очень-очень…
– А этот твой… богатенький Буратино нам не помешает?
– Кулинич вчера улетел в командировку в Италию. Жду тебя.
* * *
Перед тем, как уснуть, Гаевский перечитал дюжину эсэмэсок от Наташи. Чаще всего в них повторялось слово «люблю».
