Он испытывал состояние счастья…
Такое же состояние души было у него и тогда, когда он, не выспавшийся, ранним утром (где-то часто и надрывно орали петухи) стоял и курил на перроне станции Мамонтовка, ожидая первую электричку идущую на Москву.
Иногда он закрывал глаза, возвращая себя в дачный домик под соснами, – туда, где в коротенькой черной ночнушке спала женщина, утомленная его жадной любовью. Он все еще слышал ее нежные стоны, он все еще видел ее блаженствующее лицо, освещенное ночником, – то с отрешенными, широко открытыми глазами, словно выжидающими что-то, то закрытыми от наслаждения, то с какой-то собачьей благодарностью глядящими на него в упор.
Он все еще видел ее разгоряченное любовной страстью лицо, с лихорадочно хватавшим воздух ртом. Он все еще слышал ее горячечный голос, осыпавший его призывными комплиментами восхищения от того, что она испытывала, жадно принимая все его неугомонные телодвижения.
В эту ночь они, казалось, перебрали все ласки и все позы, которые придумало человечество.
Были моменты, когда Гаевский уже начинал со страхом думать, что его так быстро не хватит для очередного сеанса добывания вожделенного для мужчины момента, но Наталья, словно чувствуя это, неуемными ласками рук и губ, изощренными положениями своего роскошно цветущего тела приводила его в состояние повышенной боеготовности.
И они снова отправлялись в тот же гипнотический мир взаимных любовных услад.
Он и сам в ту ночь не ожидал от себя тех «хулиганских вольностей», которые, казалось, совершались помимо его сознания, но вызывали у Натальи какой-то припадочный восторг, граничащий с потерей сознания. А как она стонала, как стонала! И это еще больше возбуждало его и вдохновляло на такие ласки, когда он казался себе уже не человеком, а безудержным и диким самцом, впервые добравшимся до женщины и всех ее прелестей.
– Я, наверное, сегодня похожа на распутную девку, да? – срывающимся голосом говорила она ему на мятой и влажной постели, – но я ничего не могу с собой поделать… Я с тобой теряю рассудок. Я хочу тебя еще и еще…Только не останавливайся! Я улетаю… Я улетаю…
24
Возвращаясь в Москву, он то упоительно вспоминал фрагменты происходившего минувшей ночью в дачном домике, то размышлял о ситуации в которой оказался.
Он любил раскладывать все по полочкам, наводить порядок – в квартире, на службе, в кабинете, в чувствах. Вот только, кажется, в семье, в личной жизни его вызревал тайный сюжет, который нарушал привычное течение событий и чувств.
С появлением Натальи в душе его образовалась как бы секретная комната, входной ключ в которую был только у него и у той, которая говорила ему «я с тобой теряю рассудок». И надо было теперь привыкать к этой двойной жизни, в высшей степени достоверно играть роль «примерного семьянина» (так обычно писали начальники в его служебных характеристиках), носить фальшивую маску верного мужа.
Итак, у него есть верная, но почти равнодушная к сексу, фригидная жена, которой он стал изменять.
Тут надо делать все, чтобы не оказаться разоблаченным. У него есть великолепная любовница, с которой завязался роман (здесь мелькнуло бледно-розовое лицо старика Кружинера в самолете и послышался его менторский голос: «Любовница – это лишь то, что нам кажется». Гаевский подумал: «Глупость какая-то»).
А еще есть этот бандитского вида богач Кулинич, захомутавший Наталью и превративший ее в свою хорошо оплачиваемую сексуальную рабыню. Какой-то порочный, ненормальный треугольник образовался. Несколько раз Гаевский порывался поговорить с Натальей об этом, но она строго пресекала все его попытки:
– Я прошу тебя больше никогда не говорить о Кулиниче! Ни-ког-да! Я сама во всем разберусь.
И он с ней о Кулиниче не говорил.
Зато однажды удалось поговорить о нем с Юлией – лучшей подругой Натальи. Юлька Чердынцева не знала премудростей словесной казуистики и, хорошенько хлебнув коньячка, говорила ясно и простодушно. Она представила ситуацию так:
– Этот богатенький Буратино Кулинич ей уже года два мозги компостирует. Но ведь не женится, сука! Только деньги дает и дорогие подарки дарит. И справляет мужские потребности, когда жена надоедает… Он у Наташки для материального благополучия, так сказать… А ты у нее – для души. Везет же ей! Сразу два мужика трахают. А тут хотя бы один достойный попался… Я когда вижу Таманцева, у меня ноги подкашиваются. Красавец и свободный. Ты бы поговорил с ним, чтобы обратил на меня внимание. Я уже устала на него мастурбировать… Кругом все любятся, одна я несчастная. Кругом романы! Даже у бабы Даниловны со стариком Кружинером роман. А ведь ты посмотри на меня… У меня ведь и душа, и морда, и сиськи, и жопа для любви созданы. И борщ лучше, чем в «Национале», варю, и минет могу делать так, что мужик сознание теряет. Что еще нужно мужику, а? Поговори с Таманцевым… Будь другом. Я же тебя с Наташкой от подозрений Кулинича прикрывала… Рискуя жизнью, можно сказать…
Гаевский пообещал поработать сватом.
* * *
Он приехал домой где-то около восьми утра. Людмила вышла к нему из спальни в ночной рубашке, сонно чмокнула в щеку, сказала «какой ты уставший весь» – и снова в кровать. Не так, не так, не так она встречала его когда-то после командировок. Не такими были их встречи после разлуки. А тут – будто и не было двух недель расставания.
Он стоял под душем, когда она постучала в дверь ванной:
– Ты скоро?
У него в тот момент мелькнула все же приятная догадка, что жена неспроста торопит его…
В предчувствии естественного развития событий он наскоро вытерся банным полотенцем и нырнул в кровать. Вот уже и вода давно перестала шуметь в ванной, а не слышно шагов Людмилы к спальне. Он встал, пошел к ванной, открыл дверь. Жена была уже в платье и со своей «парадной» прической, красила губы. Он обнял ее сзади, скользнул рукой по пышному бедру, поцеловал в шею (ну надо же было играть роль соскучившегося мужа).
Людмила отстранила от губ помаду и, с лукавой усмешкой глядя на него в зеркало, сказала игриво:
– Темка, давай это сделаем вечерком… Я уже опаздываю на лекцию. У меня первая пара… Творог на столе…
Он смотрел ей вслед, когда она шла через двор к метро. Стройная, ухоженная, с большим вкусом одетая. Он любовался ее фигурой – прижмуренный взгляд его залип там, где он обычно останавливается у мужчин, мечтательно смотрящих вслед женщинам с манящим станом…
Вечером он все же решил доиграть утреннюю роль соскучившегося мужа и снова ринулся в любовную атаку.
– Ты крутишь мне соски, как ручку радиоприемника… Или жуешь их, как жвачку, – сухо сказала Людмила в полумраке спальни, – ляг на меня… Повыше.
Все, как и много раз прежде, получилось пресно. Без стонов и взаимных восторгов.
Совсем, совсем не так, как в дачном домике…
* * *
Через неделю после возвращения Артема Павловича с полигона под Астраханью появился приказ начальника института Померанцева о временном переподчинении полковника Гаевского Журбею.
