– Я даже не знаю, как это назвать, Юль, – тихим, чистым голосом отвечала Наталья, то и дело поглядывая на входную дверь в бар (не появится ли Гаевский?). – Я много раз влюблялась… Но чтобы так… Я такого чувства никогда не испытывала. Ну это прям, как болезнь… Лежу ночью дома, произношу его имя, и задыхаюсь от счастья… Проснусь, подумаю о нем, и мне так жить хочется! Дождь, холод, хмуро за окном, а у меня в душе солнышко, тепло и светло… От одной мысли о нем.
– Ну, подруга, ты, кажется, как целка влипла, – то ли сочувственным, то ли насмешливым тоном (а внутри голоса тайная зависть), – стрекотала Юлька, словно пластилиновая ворона из мультика, – а с этим своим хахалем… Кулиничем, что теперь делать будешь? Ведь если его отошьешь, он же тебе голову чесноком намажет и съест!
Наталья – со вздохом:
– Я еще и сама не знаю, что с ним делать. Но я что-то придумаю. Я сама все придумаю.
Юлька хлебнула кофе, поставила чашку на стол, оглянулась по сторонам и забубнила заговорщицким тоном:
– У меня есть гениальная идея…
Наталья слушает Юльку то с недоверчивой ухмылкой, то хмуро, то отрешенно, то с надеждой в глазах. Говорит:
– Ты думаешь, что это поможет?
– Если ничего не делать, то ничего не поможет, – азартно бубнит Юлька, – тебе же надо хоть как-то отвадить этого хахаля. Соглашайся. Попытка – не пытка.
25
Холодным и сырым ноябрьским вечером Юлька Чердынцева у парадного входа набрала код одной из квартир в старинном особняке Троилинского переулка на Арбате.
Что-то булькнуло в овальной медной сеточке над цифровой панелью и раздался басистый женский голос:
– Слушаю… Кто вы?
– Ольга Михална, это Юлия с подругой… Я вам звонила на прошлой неделе. Мы пришли.
– Входите.
Древняя и глухая дубовая дверь лязгнула замком и Юлька с Натальей поднялись на второй этаж по скудно освещенной белой мраморной лестнице, отороченной черными кованными перилами.
Дверь в квартиру им открыла грузная женщина лет шестидесяти, у которой все было черным – глаза, волосы, кофта, юбка и домашние тапочки. Наталье показалось, что даже голос ее тоже был каким-то черным, когда она говорила, где можно повесить пальто и помыть руки.
Когда все трое уселись в большой и сумрачной комнате за круглым столом, покрытым опять-таки черной шелковой скатертью, хозяйка квартиры прожгла Наталью строгим взглядом черных цыганских глаз и суровым милицейским тоном спросила:
– Фотографию принесли?
– Да-да, вот она, – тут же услужливо отозвалась Юлька, подавая колдунье снимок, на котором веселый Кулинич обнимал грустную Наталью на терраске дачного домика в Мамонтовке, – я сама фотографировала их.
Ольга Михайловна с минуту въедалась в снимок цепким взглядом траурных очей, затем ткнула в Кулинича пальцем с жирным перстнем и, взглянув на Наталью, проскрипела:
– Это, значит, твой нахальный ухажер?
Наталья кивнула.
– Тяжелый, я скажу клиент… И по физиономии его вижу, что богатый… Банкир? Бизнесмен?
– Что-то вроде того, – живо вставила Юлька, – на нефтяной трубе сидит… Криминальный элемент.
– Тем более… Тяжелый клиент, – раздумчиво повторила колдунья, – вот эти все, которые на трубе… Они все тяжелые. У них аура толстая, как сало на откормленной свинье… Я прям даже не знаю, браться ли мне за него? Могу здоровье свое подорвать.
Наталья все поняла:
– Я заплачу, я хорошо отблагодарю вас, Ольга Михална, – только помогите. Устала я с ним.
– Третий год пользует девочку, гад… А жениться, сволочь, и не думает! – возмущенным тоном вставила Юлька. И уже – теплым голосом: – А девочка в другого влюбилась. Ну и хочет за него…
– А деньги этот гад хоть дает? Подарки, то се? – включила следовательский тон Михайловна.
Наталья отвечала с видом пациентки, пришедшей к врачу с последней надеждой:
– Да, дает, дает, – и деньги, и подарки… Дачу мне на лето снимает, счета иногда оплачивает… Но любви у меня к нему никакой нет. Поначалу была какая-то надежда… Но если чувств нет, то никакие деньги и подарки не радуют. Я, кажется, действительно другого человека люблю… По настоящему люблю…
Михайловна вздохнула:
– Все мы бабы вот такие. Спим с одним, а любим другого… Ты с этим… Ну который на нефтяной трубе, оргазм хоть испытываешь? Иди дурочку включаешь?
Наталья зарделась:
– Ну это… Как вам сказать… Иногда…
– По-нят-но… Все понятно… Диагноз ясен, – с хитрой усмешкой заключила колдунья, – будем работать.
– А может быть, вы можете его импотентом сделать? Ну чтобы у него на Наташку не стоял, а? – эвристическим тоном спросила Юлька.
Колдунья ухмыльнулась:
– Зачем же мужика последнего счастья лишать? Экая ты коварная баба! Хе-хе-хе. Хорошая мужицкая ялда если ни тебе, ни ей, то, может быть, мне еще пригодится… Хе-хе-хе… С нефтяной трубы сползет, а на меня залезет…
Михайловна поставила на стол белое блюдце, серебристый трехрогий подсвечник и зажгла спичками свечи. Затем выключила свет в комнате, грузно шмякнулась широким задом на стул, и приказала Наталье:
– Сейчас будешь делать все, что я скажу.
После этого она одним движением разорвала снимок пополам – так, что Кулинич и Наталья оказались разделенными. В сумрачной комнате, где свет трех свечей проливался лишь на стол с черной скатертью и на белое блюдце, скрипели слова колдуньи:
– Как больше не вместе вы на фотографии, так и в жизни не бывать вам рядом. Не жить вам под одной крышей, не пировать за столом одним, не лежать в постели одной, вместе не бывать и не любить. Во веки веков…
После этих, произнесенных магическим тоном, слов, колдунья приказала:
– Возьми обе половинки снимка, сложи вместе и рви, рви, рви на мелкие кусочки.
Наталья стала послушно измельчать куски фотографии.
– Злись, злись, злись на своего хахаля, – хищным голосом приказывала Михайловна, – проклинай его!
Вспоминай все его обиды, тебе причиненные! Злись так, чтобы тебе было больно!
Наталья с крепко сжатыми зубами наполняла блюдце мелкими кусочками ее фотографии с Кулиничем и с ненавистью вспоминала и его воняющий водкой рот, и его грубые руки, лапающие ее грудь и попку, и запах из-под мышек, и его властные тычки в спину, когда этот пьяный самец, задрав ее юбку и спустив свои штаны, наклонял ее на даче везде, где ему приспичивало…
Когда в белом блюдце образовалась горка из мелких кусочков добросовестно порванной Натальей фотографии, колдунья взяла подсвечник, наклонила его и стала густо покрывать их жирными каплями расплавленного воска, приговаривая:
– Воском заливаю, вашу любовь…
