– Войди в меня, милый… Скорее войди в меня! – срывающимся умоляющим голосом крикнула она и он тут же выполнил ее просьбу.
Звук видео был отменный: Людмила то нежно стонала, то протяжно подвывала, – такой она никогда не была в своей спальне… Гаевский хорошо видел ее пальцы с длинными алыми ногтями, которые впивались в тощие бицепсы Тормасова, он слышал призывные, умоляющие слова Людмилы:
– Еще, еще, еще милый… Не останавливайся! Какой он у тебя большой! О, как я его чувствую! Спаси… Спаси… бо!
И снова стон – ее протяжный финальный стон, перешедший в сладостный крик…
Гаевскому показалось, что он сейчас же умрет от сердечного приступа и потому остановил видео, закурил и нервными шагами сошедшего с ума человека стал зигзагами расхаживать по своему маленькому кабинету, затягиваясь сигаретой так, что она быстро сгорала, и он выколупывал из пачки очередную.
Накурившись, он рванул с себя галстук и бросил его куда-то в угол. И снова нажал кнопку «Пуск».
Два обнаженных тела – мужское и женское – время от времени меняли любовные позы, трудолюбиво добывая взаимонаслаждение…
35
Взбешенный увиденным, с кипящими сумасшествием глазами, он ринулся на машине в университет, плохо соображая, что с ним происходит, – проскочил у Белорусского вокзала на красный, а на Тверской пересек двойную сплошную, не слыша, как шедший ему навстречу Мерседес укоризненно и грозно замычал рваным баритоном.
Он уже знал, что убьет ее прямо там, в аудитории, где она читает лекции, прямо на глазах у студентов.
Правда, еще не решил, как именно и чем именно ее убьет. Ни пистолета, ни даже перочинного ножа у него не было. Наверное, он убьет ее стулом, да-да, стулом, тяжелым стулом или цветочным горшком, наконец (если он, конечно, там есть). Он раза три объехал вокруг университета, пока, наконец, не нашел место для парковки.
* * *
– Я – муж Гаевской Людмилы Георгиевны с русской кафедры… Вот мои документы…
– Я вас знаю, товарищ полковник, – уважительно сказал ему на проходной охранник в черном и зевнул в кулак, – вы у нас уже как-то были… А я, между прочим, когда-то прапорщиком в Генштабе на первом посту стоял! – он сказал это гордым тоном, и уже унылым, стеснительным добавил, – а теперь вот тут прозябаю…
Охранник повернулся к стене, поелозил пальцем по висевшем на ней расписанию занятий и взглянул на часы:
– Людмила Георгиевна сейчас во второй аудитории. Это по коридору направо. Но вам придется подождать. Лекция только что началась…
Гаевский шел по коридору и чувствовал, что его намерение убить изменницу-жену почему-то остывает. Оно теперь было не таким решительным, как в те страшные минуты, когда он просматривал видео.
Та, прежняя, звериная злость, таяла. В нем опять, как это часто бывало в те моменты, когда надо было принять трудное решение, появились два Гаевских. Первый словно говорил ему, – твой гнев праведен, жена тебя предала, ты должен наказать ее!
Этот, первый, был похож на адвоката, всецело оправдывающего намерение Гаевского покарать жену. Второй же выступал в роли адвоката Людмилы и спрашивал Артема Павловича: «А разве ты не изменял жене? Тебе можно, а ей нет?»…
Ответа не было.
Гаевский остановился у высокой деревянной двери с большой, похожей на тонкогорлого лебедя, цифрой «2», потоптался там, глядя то в одну, то в другую сторону длинного коридора, взялся за толстую медную ручку и слегка потянул ее на себя.
Через узкий проем он увидел жену, – она со скрещенными ниже груди руками степенно расхаживала вдоль длинного стола и кафедры, на которой лежали белые листы.
Гаевский пристально смотрел на жену и страшная мысль о том, что она принадлежит не только ему, раздирала ему душу. А в голове его мелькал все тот же вопрос: «Тебе можно, а ей нет?».
Артему Павловичу почему-то не хотелось отвечать на него…
* * *
Аудитория была устроена амфитеатром, – первые ряды располагались внизу, а последние – почти под потолком. Студенты слушали монотонный голос Гаевской:
– Начиная с поэмы Пушкина «Граф Нулин», тема адюльтера в русской литературе периодически поднималась… В середине века – пьесы Островского «Последняя жертва», «Красавец-мужчина», «Семейная картина», «Гроза», многие другие. Добавим к этому же ряду и повесть Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»… В последней четверти XIX века – в первые годы XX века можно вспомнить, кроме «Анны Карениной», и рассказы Чехова «Живая хронология», «Анна на шее», некоторые другие рассказы. Да и повесть Куприна «Поединок» ведь тоже отражает проблему измены… В большинстве произведений адюльтер осуждается, прямо или косвенно… И приводит героев к печальному финалу… Ты что-то хочешь спросить, Семина?
Откуда-то сбоку (в дверную щель Гаевскому не была видна вся аудитория) раздался девичий голос, – Артем Павлович, правда, не все расслышал:
– Людмила Георгиевна, вот вы… Смотря что понимать под неверностью… Вот и Татьяна Ларина, при живом муже, говорит Онегину: «Я вас люблю, к чему лукавить»… И разве важно, что они не переспали… Мне кажется, что важнее измена в душе, а не…
Людмила ответила не сразу, по лицам студентов было заметно, что аудитория насторожилась. Гаевский сильнее пристроил ухо к узкому проему между дверью и дверным косяком. Он совершенно отчетливо слышал голос жены:
– Хороший вопрос, Семина… Правильный вопрос! Татьяна всю жизнь продолжает любить Евгения Онегина, несмотря на его предательство по отношению к ней. Любви к ней он предпочел мнение света…
Тут в ответ раздался громкий юношеский голос:
– Людмила Георгиевна, а я считаю, что Онегин никого не предавал! Никакой свет тут не причём! Для меня это принципиально! Он поступил благородно, отвергнув любовь Татьяны. Он просто не хотел обременять себя узами семейной жизни, поскольку считал себя прогрессивным молодым человеком.
– Это вопрос очень дискуссионный, – слышал Гаевский голос жены, – потому, Мохов, обсудим его на семинаре…
Образ деревенского помещика, отца многодетного семейства, никак не вязался в голове Онегина с его мечтами об уединении и философских размышлениях о смысле жизни у камина. К тому же он боялся, что его чувства к Татьяне быстро угаснут и поэтому их семье не суждено быть счастливой. Но даже потом, выйдя замуж за другого человека и вновь встретив Евгения, Татьяна остается верна своему мужу: она понимает, что прошлого уже не вернешь, а бездумные импульсивные поступки только навредят в жизни. Классический, можно сказать, пример измены показан у Толстого в «Анне Карениной». Анна изменяет своему мужу с Вронским, рожает от него ребенка, но эта измена не проходит бесследно, потому что Анна не раскаивается в своем поступке, в результате чего решается на самоубийство… А возьмем «Героя нашего времени» Лермонтова. Печорин встречается с Верой, но вместе с тем затевает опасную игру с княжной Мери, хотя она ему не нравится. Он как бы проверяет себя и окружающих, но эта игра стоит ему страданий. Вера же, встречаясь с Печориным, изменяет мужу, но несчастна от этого…
